Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
— Ныне охота удачная выдалась.
— Охота не причина устраниться от дел. Пошто не поехал в Преображенское, как было велено?
В этом подмосковном селе дела давно шли ни шатко ни валко, как выразился сам Никита Романович, и то, что сын ни разу не побывал там, гневило его.
— Я на днях собирался туда выехать...
— Не сказав ни отцу, ни матери? Без советов с управляющим? Пошто себе столь высокую волю взял? Может, ты окольничий? Может быть, боярин?
— Не боярин, но стану им. И понижаться не собираюсь.
— А ведомо
— Прости, батюшка, святого праздника ради!
А был день Успения Пресвятой Богородицы. В Москве звонили колокола, накрывались праздничные столы.
— Вижу, матушка тебе большую волю дала. О чём шептался с ней?
Фёдор замялся, чувствуя, что с отцом сейчас говорить не время, но, коль спросили, надобно отвечать.
— Советовался с матушкой о невесте своей...
— Или тебе мало было нашего слова? Или ты хочешь жить не по Божьему изволению, а по безмерному человеческому хотению?!
— Батюшка, ты забыл, каков был сам в мои годы! Ужели увидел мою дерзость в том, что захотел повидать свою невесту? Или я не волен просить тебя, чтобы ты засылал к ней сватов?
— Сватов?! Кто тебе сказал, что у тебя есть невеста? Сам царь удостоил найти тебе невесту. И долго ходить не надо: наши сваты-соседи по имению: Иван Васильевич Шестов...
Фёдор замер в горестном изумлении.
— Батюшка, я не думал о дочери Шестовых...
— Эка важность: он не думал! Твоего помышления никто и не спрашивает. На то родители, чтобы думать загодя.
— Воля твоя, батюшка, на Шестовой вы меня не ожените. Мне по сердцу Елена Шереметева!
— Вижу, мы тебе большую волю дали... Это, значит, ты к ней на свиданки ездил? Далеконько! Таки не устрашился мерить по сто вёрст туда и сто вёрст назад.
— Она ныне тут на хуторе с тётушкой живёт...
— А ты слышал, что древние заповедали нам: «Не прелюбодействуй»? А «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своём»! Такой-то отчёт ты дашь своей чистой невесте!
— У меня не будет другой невесты, кроме Елены!
Никита Романович усмешливо покачал головой, но на лице его появилась озабоченность.
— Сын мой, я велю тебе сходить к исповеднику. Это дьявол искушает тебя. Об Елене не думай и не тревожь сердце своё. С Шереметевыми я мыслю породниться иначе: дочку нашу, Марфу — как подрастёт, за братца Елениного, Фёдора, отдадим.
Никита Романович поднялся, что означало: разговор окончен. А в смятенном уме Фёдора роились планы один противоречивее и мятежнее другого. Или сначала посоветоваться с царевичем?
ГЛАВА 19
ПРОНЫРА ЛУКАВЫЙ
Бунтарский настрой Фёдора несколько ослабел после того, как он с царевичем побывал на могиле царицы Анастасии.
На пиршественном обеде царевич пил мало. Чувствовалось, что его тоже тяготила какая-то дума. Даже не присматриваясь к нему, можно было заметить, что за последнее время он очень изменился. Он стал угрюмее, раздражительнее и недоверчивее. Но с Фёдором он был мягок и общителен. Они часто встречались в царской библиотеке. Царевич сочинил «Житие Антония Сийского», и Фёдор немало дивился его умению владеть живописным слогом.
Отобедав, брательники устроились в маленькой комнате Фёдора. Потолки в ней были столь низкими, что царевич и Фёдор едва не доставали их головами, а под притолокой пришлось сильно нагибаться. Устроились на лавке, покрытой ковром.
— Скажи, царевич, брату своему, о чём ты уединённо молился в часовенке после того, как время заупокойной молитвы по матери отошло?
— A-а... Ты заметил? Я молился святому Никите. Молитвами ему во время оно моя незабвенная матушка спасла мне жизнь во младенчестве, когда я был опасно болен. С той поры святой не раз спасал меня от ярости Малюты Скуратова.
— Я рад, Иван, что Господь порадовал тебя и Малюта зло окончил дни свои...
Главарь царских опричников погиб в Ливонскую войну, во время жестокого приступа, после которого русские овладели крепостью Вейссенштат. Это было в 1572 году. Сие известие ещё не успело быльём порасти, и многие до сих пор страшились упоминания самого имени Малюты.
— Не спеши радоваться, Фёдор. Место Малюты в моей жизни занял тот, кто страшнее любого опричника.
— Кто же это?
— Бориска Годунов... Ты знаешь, как его зовут ныне? Проныра лукавый... И скажу тебе, такого злого лукавства не было у Малюты. Тот был искусен в зле, причиняемом телу, Бориска имеет искусные отмычки к душе — ловок, ох и ловок! Побудет у государя в его палатах часок-другой, а государь после на меня зверем кидается.
— Да прогони ты его прочь!
— Как прогонишь? Он взял большую волю над государем. Бориска в особом приближении у него. Он теперь у него вместо Малюты. Государь верит, что Бориска, как и Малюта, выведывает измену, токмо особым способом: искусным словом. Недаром говорят: «Коня ведут уздечкой, а человека словом». Узнав слабости государя, Бориска руководит его волей.
— И чего он от царя добивается?
— Он хочет моей погибели!
Какое зло он в тебе видит?
— Бориска любит власть. Государь стал слабеть телом и духом, вот и вселилось в Бориску сатанинское мечтание завладеть троном.
— Но помимо тебя есть ещё Фёдор...
— Фёдора оженят на Ирине Годуновой, и царевать будет Бориска. А допреж того надобно меня погубить.
— Нет, царевич Иван! Нет! Господь не допустит такого злодейства!
— На Господа и я уповаю. Да на молитвы святого Никиты.