Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века
Шрифт:
Более высокий уровень преподавания требовал расширения университетского хозяйства. После учреждения кафедры ботаники, 1 апреля 1805 г. университет покупает ботанический сад площадью 8 десятин на большой Мещанской улице, за Сухаревой башней. Сад был основан при Петре I и принадлежал хирургической академии, выращивавшей там лекарственные травы, почему и назывался Аптекарским. В саду была устроена оранжерея с залой для лекций, домик профессора, теплица. Практические занятия по медицине велись в организованных при университете в соответствии с уставом в 1805–1806 гг. хирургическом, клиническом и повивальном институтах.
Другая сторона укрепления материального благосостояния университета проявилась в возможности пригласить в Москву большое количество иностранных профессоров. После обскуранта ого состояния, в котором университет находился в конце XVIII в., ему просто необходимы были талантливые, энергичные профессора, стоявшие на передовых научных позициях, как для привлечения студентов, так и для подготовки новых русских преподавателей. Впрочем, сама идея приглашения профессоров из-за границы не сразу утвердилась среди университетского начальства: так, еще
41
ГАРФ, ф. 1153, on. 1, ед. хр. 2, л. 7.
42
РО РНБ, ф. 499, ед. хр. 14, л. 16.
Вступив в переписку с профессорами Мейнерсом из Геттингена и Шицем из Иены, попечитель преследовал двойную цель — он получал не только советы по реформированию структуры университета, но и рекомендации своих корреспондентов, кого из ученых полезнее и удобнее пригласить в Россию. В течение 1803–1804 гг. он добился согласия на приезд в Москву 11 профессоров ведущих университетов Германии, и среди них было несколько имен европейского масштаба. Муравьев зовет их для преподавания предметов, которые пользуются особенной популярностью в европейских училищах и оказались совершенно запущенными в Москве, — это практическая философия и народное право, теория изящных искусств, статистика, высшая математика. Кроме того, он приглашает специалистов по химии, астрономии, ботанике, натуральной истории, древним языкам.
Основную часть переговоров добровольно взял на себя профессор Мейнерс, который, по собственным словам, готов был отдать все силы ради до того, чтобы улучшить ученые учреждения и распространить полезные знания в такой огромной империи, какой является Россия. 11 марта 1803 г. Муравьев писал Мейнерсу: «Московский университет, особенное попечение о котором поручил мне Его Величество, будет обязан Вам своим возрождением. В нем были с момента основания в 1755 г. несколько хороших профессоров, которые привнесли в него из немецких университетов просвещение и превосходные методы преподавания. Их труды были плодотворными. Множество молодых людей получили здесь полезные знания. Наша литература приобрела от этого свои выгоды. Но из-за особых обстоятельств, в результате несовершенной организации, первые успехи были остановлены.
Потери, понесенные университетом, не восстанавливались, их место замещали посредственности. Все эти злоупотребления сейчас устраняются…
Нам остается только желать надежного проводника, чтобы вызвать из-за границы подходящих людей для распространения Просвещения» [43] .
Из обширной переписки Мейнерса с Муравьевым мы узнаем о непростом ходе переговоров с немецкими профессорами, выдвигаемых ими условиях (среди которых были: возможность в любой момент беспрепятственно покинуть Россию, выплата пенсий их семьям, деньги на переезд и пр.). В это же время в Москве университет по представлениям Муравьева заранее включил в свой состав несколько десятков ученых из Германии, надеясь на их прибытие. Многие профессора сразу отклоняли предложения, но бывало, что и достигнутая уже договоренность срывалась в последний момент (так, внезапно отказался ехать доктор натуральной истории Леман, перед самым отъездом в Россию скончался медик Каппель), прибытие других затягивалось на несколько лет. Однако успех приглашения немецких профессоров в Россию официально зафиксировали «Геттингенские ученые ведомости», поместив в 1804 г. заметку, где, в частности, говорилось: «Нашему Отечеству делает честь приглашение такого количества немецких ученых; еще более почетно то, что наша родина может отдать столько подающих надежды или уже заслуженных ученых без особого ущерба для собственного образования» [44] .
43
Stieda W. I'eutsche Gelchrte als Professoren an der Universitat Moskau. Leipzig, 1930. S. 58.
44
G"ottineische Gelehrtc Anzcieen. 1804. S. 689.
Заботясь о приезде европейских ученых, попечителю приходилось быть особенно деликатным, потому что он задевал честолюбие некоторых их московских коллег. Одним из первых оскорбился приглашением иностранцев престарелый профессор хирургии Керестури, который когда-то сам был вызван в Москву из-за границы; он счел их приезд «ко вреду его знаний и заслуг». Муравьеву приходилось терпеливо налаживать отношения между новыми и старыми членами университетской корпорации: полтора года спустя он должен был уверять профессора Политковского, что определение профессора Фишера фон Вальдгейма на кафедру естественной истории «не оскорбляет его благородное честолюбие», но попечитель желал бы, чтобы Политковский посвятил свое искусство единственно врачебной науке [45] .
45
ЦГАг.
Но особенно Муравьева волнует подготовка отечественных профессоров. Для этого он устанавливает связи с молодыми русскими учеными, находящимися в России или обучающимися за границей, и заботится о новых учебных поездках в Европу. «Иначе нельзя завести своих профессоров, как посылая в чужие край, чтобы они выучились там своим правам, трудолюбию и должностям». С уехавшими воспитанниками Муравьев поддерживает переписку [46] . Среди неопубликованных писем привлекает внимание ответ молодого врача, будущего профессора И. Е. Грузинова, отправленный в декабре 1805 г. на английском языке из Лондона. Сообщая о ходе своей учебы, прослушанных им лекциях, Грузинов пишет: «Верьте мне, что мое постоянное стремление — выполнить ваше желание, которое было при отправке меня в Англию, и насколько в моей власти доказать это пользой для моей страны» [47] .
46
Чтения в обществе Истории и Древностей Российских. 1861. Кн. 3. Ч. 5.
47
РО РНБ, ф. 499, ед. хр. 106, л. 1.
Большое внимание Муравьев уделял воспитанию молодых ученых и в самом Московском университете: здесь он чувствовал себя настоящим «попечителем», ответственным за судьбы тех талантов, которые ярко проявлялись в студенческой среде и требовали необходимой поддержки для своего развития. Муравьев никогда не оставлял их заботой и вниманием, особенно покровительствуя их литературным занятиям. Так, например, узнав о поэтических способностях студента 3. Буринского (мы еще встретимся с ним в гл. 4), попечитель спешит написать к ректору письмо, в котором предлагает ободрить юношу в его наклонностях к стихотворству, просит пересылать его новые опыты, так же как и произведения других воспитанников, к нему, а сам предлагает Буринскому заняться стихотворными переводами античных классиков [48] . Впоследствии по просьбе Муравьева Буринский перевел капитальные исторические труды Гиббона и Геродиана; попечитель ходатайствовал о его награждении от высочайшего имени, присвоении ему ученых степеней и серьезно готовил его к занятию кафедры всемирной истории (чему помешала ранняя смерть Буринского в 1808 г.). Подобным же образом Муравьев покровительствовал, судя по его переписке, по крайней мере двум десяткам воспитанников, и даже если не мог кого-то отметить в личной беседе, обязательно удостаивал письмом с ободрением в научных занятиях.
48
ЦГА г. Москвы, ф. 459, оп. 11, ед. хр. 1, л. 43.
Особой проблемой после приглашения заграничных ученых стал выбор языка преподавания в университете. Дело тут не только в незнании иностранными профессорами русского языка, но и в трудностях (на данной ступени его развития) изложения по-русски текстов определенного научного содержания. В своеобразном разделении функций языков, существовавшем в русской культуре начала XIX в., научно-философские тексты безоговорочно относились к сфере французского и, в меньшей степени, немецкого языка (который был слабее распространен в обществе). С другой стороны, Карамзин в 1803 г. в статье «О верном способе иметь в России довольно учителей» писал, что «университет всегда славился русскими профессорами, которые, преподавая науки, в то же время образовывали и язык отечественный» [49] . Разделяя точку зрения Карамзина, Муравьев стремился к всестороннему развитию русского языка и желал, чтобы он завоевывал все новые области. «Университет ободрит как сочинение, так и переложение на русский язык систем учений в разных науках». Для ускорения процесса попечитель давал задания адъюнктам, магистрам и кандидатам перевести 1–2 книги по своей специальности, чтобы «упражнением достигли они некоторой силы в искусстве писания, заблаговременно приучились к сочинению нужных для учения книг» [50] . И пока прибывающие иностранные профессора начинают чтение лекций по-французски, по-немецки или на латыни, то, как Муравьев полагает, «со временем лекции всех наук будут преподаваться на природном <русском. — А. А.> языке» [51] .
49
Вестник Европы. 1803. Т. 8. С. 317.
50
Шевырев С. П. Указ. соч. С. 348.
51
ГАРФ, ф. 1153, on. 1, ед. хр. 5, л. 12.
Веря, что в основе гармоничного развития национальной культуры и языка лежит глубокое усвоение античных памятников, Муравьев разрабатывает обширную программу переводов классических текстов. «Мечты возможностей. Наши молодые ученые переведут Илиаду, Одиссею… Мы увидим в русской одежде Геродота (Ивашковский), Ксенофонта (Кошанский), Фукидида (Тимковский). Буринский переведет Геродиана, Болдырев Феофраста и т. д. Спешить не надобно. Пусть десять, двадцать лет жизни употребят на сию работу полезную». Таким образом, намеченные Муравьевым меры открывали путь к быстрому развитию научной мысли на отечественном языке.