Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Между профессором и любым его студентом из дворян существовала, таким образом, непреодолимая пропасть, которую оба ощущали. С типично аристократическим снобизмом насмехается тишком над своими университетскими учителями С. П. Жихарев, цитируя фразу доброго благонамеренного «Никифора Евтропиевича» (Черепанова), в котором все — и имя-отчество, и внешность, и неуклюжая речь выдают бывшего семинариста: «Оное Гарнереново воздухоплавание не столь общеполезно есть, сколько финнов Петра Великого о лаптях учение есть» [75] . Вся студенческая жизнь Жихарева проходит между обществом профессоров в университете и актерами в театре, и в восприятии читателя он словно намеренно сближает оценки этих социальных групп, которых роднит и презрительное отношение к ним со стороны аристократии, и принципиальная невозможность для природного дворянина выбрать обе эти профессии. Стать актером и пойти в ученые равно означает для дворянина понижение его социального статуса, падение в глазах общества. Этим определяется и отношение молодого дворянина к учебе — он просто не может серьезно посвятить себя научной деятельности, чтобы не прослыть педантом, или того хуже, составить о себе в глазах света невыгодное мнение как о человеке, не способном к прохождению дворянской карьеры, несению

традиционных служебных обязанностей, желающем от них уклониться, т. е. лентяе, увальне, странном человеке. Десятилетием позже это формулировали еще резче:

75

Жихарев С. П. Указ. соч. Т. 16. С. 33.

Теперь пускай из нас один, Из молодых людей, найдется — враг исканий, Не требуя ни мест, ни повышенья в чин, В науки он вперит ум, алчущий познаний; Или в душе его сам Бог возбудит жар К искусствам творческим, высоким и прекрасным, — Они тотчас: разбой! пожар! И прослывет у них мечтателем опасным!! [76]

Однако именно такой углубленный интерес к наукам (особенно к истории) становится одной из знаковых черт декабристского поколения. Без сомнения, она уже проявилась в студенческие годы будущих декабристов, в частности в Московском университете в рассматриваемый период.

76

Грибоедов А. С. Сочинения. М., 1988. С. 66.

С другой стороны, учитывая все вышесказанное, тем интереснее для нас те редкие исключения, когда профессором становился именно дворянин. Он может избрать для себя разные варианты поведения. В одном случае такой профессор будет играть роль разночинца, при этом создавать нарочито неправильное представление о своем происхождении и воспитании, своими выходками в общении со студентами стремиться вывернуть ситуацию наизнанку, поменять стереотипы поведения студентов разных сословий. За такой раздвоенностью обычно скрывается личная драма человека, сломанная судьба. На другом полюсе антитезы «профессор — дворянин» будет находиться декабристский идеал человека, способного исполнять любую должность, не теряя при этом врожденных благородных качеств (подобно декабристу И. И. Пущину в роли надворного судьи). Поясним наши рассуждения одним характерным примером.

С 1811 г. кафедру гражданского и уголовного судопроизводства Российской империи занимал профессор Н. Н. Сандунов. Один из его учеников, Д. Н. Свербеев, так о нем вспоминает: «Он был человек необыкновенной остроты ума, резкий, энергичный, не подчиняющийся никаким приличиям (впрочем, до известной черты осторожного благоразумия), бесцеремонный и иногда бранчливый со студентами, которые, однако, все его любили и уважали… Не знаю, где и в каком заведении воспитывался сам Сандунов и какого он был происхождения, — не думаю, чтобы он был дворянин, — но он был и не из духовного звания. Выходящие из семинарии, а особливо люди с дарованием, носят на себе отпечаток науки; в нем была видна одна начитанность; едва ли знал он по-латыни, но много читал по-немецки; брат его был актером и любимцем московской публики» [77] .

77

Свербеев Д. Н. Из воспоминаний // Московский университет в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 74.

Самое интересное, однако, что вопреки мнению мемуариста Николай Николаевич Сандунов, так же как и его брат, известный московский актер Сила Николаевич Сандунов, был потомственным дворянином, выходцем из грузинского рода Зандукели. Николай учился в дворянской гимназии при Московском университете, затем стал студентом университета, окончил его в 1787 г. с золотой медалью, преподавал в той же дворянской гимназии. За несколько лет ему удалось сделать успешную карьеру. Сначала куратор университета М. М. Херасков взял понравившегося ему молодого человека, любителя театра, начинающего литератора, к себе в секретари, затем Сандунов, не без помощи Хераскова, становится секретарем генерал-губернатора присоединенных польских губерний Тутолмина. Во второй половине 90-х гг. его карьера достигает апогея: Сандунов переезжает в Петербург, где поступает в канцелярию по составлению свода законов, сближается с молодым и честолюбивым М. М. Сперанским; ему покровительствует фаворит Павла I князь А. Б. Куракин. Но неожиданно какая-то неизвестная нам причина ломает его продвижение по службе: с 1798 г. Сандунова переводят в Москву, в 6-й департамент Сената, где он 13 лет подряд занимает одну и ту же должность обер-секретаря. Его биограф пишет: «Может быть, долговременное общение Сандунова с уголовными делами участвовало в мрачном настроении его души. Оригинально резкий и неуступчивый характер Сандунова, сколько мы могли понимать, мог образоваться только при сильной раздражительности темперамента, при страшных неудачах жизни» [78] .

78

Биографический словарь профессоров и преподавателей имп. Московского университета. М., 1855. Т. 2. С. 389.

Среди московского общества Сандунов пользуется доверием как искусный юрист-практик, знаток законов, неподкупный, в отличие от многих своих собратьев, и независимый от начальства. К его советам прибегают знатные московские фамилии. Прежней остается его страсть к театру, где с огромным успехом выступает его брат Сила Сандунов, ставший актером вопреки своему положению дворянина и отстаивающий достоинство своей профессии в многочисленных конфликтах с театральной дирекцией. Николай Сандунов пишет и переводит пьесы для театра университетского благородного пансиона и сам же участвует в их постановке. Кроме того, оба брата Сандуновы — известные московские острословы. Образец их разговора, дающий представление об отношении братьев к своим профессиям, приводит Жихарев: «Кстати о Сандунове. Намедни повстречавшись на вечеринке

у Павла Андреевича Вейделя с старшим братом своим, известным переводчиком Шиллеровых „Разбойников“ и сенатским обер-секретарем, таким же остряком, как и он сам, они о чем-то заспорили, а как братья ни за что не упустят случая попотчевать друг друга сарказмами, то старший в пылу спора и сказал младшему: „Тут, сударь, и толковать нечего: вашу братию всякий может видеть за рубль“ — „Правда, — отвечал актер, — зато вашей братьи без красненькой и не увидишь“» [79] .

79

Жихарев С. Я. Указ. соч. Т. 1. С. 91.

В 1805 г. сенатором в 6-й департамент, где работал Сандунов, был назначен бывший куратор Московского университета П. И. Голенищев-Кутузов. Обер-секретарь сумел расположить к себе нового сенатора, скорее всего, своими литературными пристрастиями: в ноябре 1805 г. из письма И. И. Дмитриева к Жуковскому мы узнаем о намечавшемся сотрудничестве Сандунова в журнале «Друг просвещения», одним из издателей которого был Кутузов [80] . И когда в 1810 г. тот, наконец, добивается возвращения на пост попечителя университета, он приглашает Сандунова занять должность университетского синдика и одновременно профессора практического законоискусства. Таким образом, Сандунов снова оказывается в университете, с которым был более или менее тесно связан в предшествующие годы. Но если раньше он имел дело со средой дворянской гимназии, благородного пансиона, то теперь его аудиторией становится пестрая толпа студентов университета, разного происхождения, образования, способностей.

80

РА. 1871. № 3. С. 411.

Интересно его поведение на лекциях, о котором рассказывает Д. Н. Свербеев. Однажды для чтения сенатской записки им был вызван казеннокоштный студент «лет около 25, с небритой бородой, в голубоватом фризовом сюртуке… Взяв толстую тетрадь в руки, он сейчас замялся, кое-как пробормотал длинный приказной период; никто его не понял; профессор спросил, понимает ли сам чтец. Громкое „нет“ было ответом. Последовал хохот, которому поддался и сам наставник, любивший насмешку, часто самую ядовитую. Приказано читать следующему, т. е. мне; я прочел целую страницу отлично, с чувством, с толком, с расстановкой. „Как твоя фамилия?“ — спросил профессор, несмотря на то, что знал меня очень хорошо. Я назвал себя. „Сколько тебе лет?“ — „Шестнадцать“. — „Ты из каких?“ — „Дворянин“. — „Твой отец?“ Я сказал, что мой отец умер, что он был статский советник. „Есть у тебя какое-нибудь состояние?“ Я отвечал, что есть. „Какое?“ Я объяснил. Заметьте, что все это очень хорошо было известно профессору. „Ну а ты, батенька, — обратился он к первому чтецу, — из каких?“ — „Из духовного звания“. — „Который тебе год?“ — „24-й“. — „А твоя фамилия?“ — Семинарист назвал какую-то из двунадесятых праздников от богоявленского до рождественского включительно. „Состояние есть?“ — „Никакого“. — „Ну уж, батенька, ты шалопай — есть нечего, бороду бреешь, а читать не умеешь!“» [81]

81

Свербеев Д. Н. Указ. соч. С. 75.

Комизм ситуации, который Сандунов стремился продемонстрировать перед аудиторией, заключался в том, что состоятельный студент-дворянин умел читать сенатскую скоропись гораздо лучше, чем казеннокоштный студент, бывший семинарист, без всякого состояния, для которого от этого умения зависело в будущем продвижение по службе, возможность заработать на жизнь. Служебная карьера дворянина в очень малой степени вытекала из его образованности, несмотря на все усилия правительства (указ 6 августа 1809 г. — о нем см. ниже). Она определялась его сословно-корпоративными, семейными связями, покровителями и во многом волей случая, что на себе почувствовал Сандунов. В рассматриваемом же примере он провоцирует ситуацию, в которой представители сословий меняются местами: роль «ученого студента» получает дворянин Свербеев, а «беспечного шалопая» — бородатый попович.

Как уже подчеркивалось, для людей недворянского звания ученая карьера была одним из немногих способов приобрести твердое положение в жизни, изменить свой социальный статус, получить дворянство. Продвижение по этому пути зависело только от их личных способностей, привычки к усердным занятиям, трудолюбия. И овладение наукой, и ее применение имело для этих людей чисто практический смысл, что сближало их с положением ремесленников-профессионалов: художников, архитекторов, актеров, скульпторов, музыкантов. Поэтому отличительным качеством профессора университета до его преобразования было утилитарное отношение к преподаваемым дисциплинам. При этом вопрос о развитии науки как таковой не ставился. (Интересно, что Мейнерс в переписке с Муравьевым предлагал, наоборот, перенести все внимание на развитие чистой науки, как это делалось в некоторых немецких университетах.) Иногда и плохое преподавание можно было простить профессору за его умение применить предмет на практике. Например, законовед Горюшкин, прежде чем вступить на университетскую кафедру, почти 30 лет проработал в сыскном приказе и коллегии юстиции, помнил застенки и дыбу, начинал службу в канцелярии московского воеводы, а заканчивал в уголовной палате при главнокомандующем Москвы князе А. А. Прозоровском, с которым спорил по делу Новикова [82] . Профессор Харитон Андреевич Чеботарев, преподававший российскую словесность и историю, с 1783 г. по поручению Екатерины II разбирал летописи, делая выписки о древней истории, «наипаче касающейся до России» [83] . Математик Панкевич, часто темный и непонятный в изложении предмета, следил за новыми результатами, появлявшимися в Европе, причем старался сам повторять их вывод. Гуляя по Москве, он иногда останавливался у строящихся домов, давал советы строителям; его ценили как механика.

82

Снегирев И. М. Указ. соч. С. 755; Биографический словарь… Т. 1. С. 249.

83

Попов Н. История московского Общества Истории и Древностей Российских. М., 1884. Ч. 1. С. 29.