Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века, Андреев Андрей Юрьевич

Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

на обложку

Андреев Андрей Юрьевич

Шрифт:

Поскольку большая часть профессоров (не считая медиков) нигде кроме университета не служила, жалование ученого являлось для них основным средством к существованию, а наука была ремеслом, с помощью которого они зарабатывали на жизнь. И наоборот, сквозь призму своего ремесла воспринимались ими элементы повседневной жизни, формировались привычки, совершенно отличные от привычек дворянского общества. Так, любимым занятием того же Панкевича было наблюдение за разгрузкой барж у пристани на Москве-реке. Адъюнкт чистой математики Перелогов в свои ежедневные прогулки обязательно включал посещение паровой водоподъемной машины села Алексеевского [84] . Вообще, повседневное поведение профессоров содержит массу характерных деталей, врезавшихся в память мемуаристов, прочно стяжавших ученым репутацию московских чудаков, «оригиналов» [85] . Происхождение некоторых особенностей их поведения находится, видимо, на ранних этапах становления их мировоззрения, в период воспитания и образования. Интересно узнать, как и откуда выходили люди, ставшие впоследствии профессорами Московского университета. Рассматривая с этой точки зрения биографии «старых» профессоров, начавших преподавание в XVIII в., можно сделать несколько общих замечаний.

Биографический словарь… Т. 2. С. 220.

Лыкошин

В. Я. Из записок // А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980. С. 35.

1.2. Старшее поколение профессоров

Отметим, во-первых, что большинство ученых старшего поколения (10 из 13) родились в провинции, далеко от обеих столиц Российской империи: трое из профессоров (Чеботарев, Брянцев, Черепанов) — уроженцы русского Севера, шестеро — малороссияне и один (Гаврилов) — из черкасов (украинских уроженцев) Орловской губернии. Можно отметить любопытный факт: Чеботарев, Брянцев, а впоследствии и замечательный врач Мудров провели детские годы в Вологде (там же, где в юности жил М. Н. Муравьев!) и учились в местной семинарии. Андрей Михайлович Брянцев отправился в Москву пешком, по пути Ломоносова, а через несколько лет, с 25 копейками в кармане и старой фаянсовой чашкой без ручки (с ее помощью можно было пить воду из придорожных ручьев) этим же путем пройдет и Мудров. По большей части наши будущие профессора происходили из семей бедных священников и других церковнослужителей. Если старший сын в такой семье мог рассчитывать, что после смерти отца получит его приход или должность, то младший не надеялся на это, не мог он претендовать и на долю отцовского наследства, и без того скудного. Единственное, что ему оставалось — рано покинуть семью и уйти в город, рассчитывая самому устроиться в жизни. Чтобы получить хоть какое-то образование, где-нибудь обосноваться на первое время, проще всего ему было поступить, по рекомендации отца, в местную семинарию или, еще лучше, в духовную академию, бурсу. Из шестерых профессоров, уроженцев Малороссии, четверо (Панкевич, Прокопович-Антонский, Сохацкий и Барсук-Моисеев) попали таким образом в Киевскую академию. Известно, что дружба Панкевича и Прокоповича-Антонского началась именно на ее скамьях. Свою первую фамилию Ф. И. Барсук-Моисеев придумал в годы учения в академии из слова «бурсак». Среди оставшихся двух малороссиян Ф. Г. Политковский воспитывался в Черниговской семинарии, а о начальном образовании киевлянина В. К. Аршеневского мы не имеем сведений. Что касается троих москвичей, то о 3. А. Горюшкине, происходившем из обнищавшей дворянской семьи и еще ребенком вынужденном поступить на службу, не зная толком русской грамматики, мы уже говорили. М. М. Снегирев, преподаватель философии и церковной истории, родился в Александровой слободе и обучался в Троице-Сергиевой лавре под руководством митрополита Платона. Только П. И. Страхов сразу был определен в гимназию Московского университета.

В итоге почти все профессора старшего поколения получили начальное образование в духовных училищах, и, как пишет наблюдательный мемуарист, «в некоторых из них очевидно отражался дух кельи и лампады, как на языке, так и на одежде и самом образе жизни» [86] . Добавим к этому, что малороссияне выделялись своими характерными словечками, манерой речи [87] .

Пройдя начальный курс образования, все будущие профессора продолжали обучение в Московском университете (кроме одного Горюшкина, нигде не учившегося и поэтому так и не получившего профессорского звания, хотя с 90-х гг. он занимал кафедру российского законоведения). Это было им тем легче сделать, что в 70-е гг. практиковались переводы в Московский университет, которому в то время очень не хватало студентов, воспитанников Киевской академии и других духовных училищ. Чуть позже, в 1782 г. П. А. Сохацкий в числе лучших учеников Киевской академии переводится в Москву, где по инициативе Дружеского ученого общества должна была открыться филантропическая семинария, а после ее неуспеха остается в студентах при университете. Брянцев попадает в университет из Славяно-греко-латинской академии, Снегирев поступает в студенты из Троице-Сергиевой лавры. В зависимости от возраста молодые люди определяются или сперва в воспитанники разночинской гимназии, содержавшейся на казенный счет, или сразу в казеннокоштные студенты. Здесь возникают дружеские связи, сохранившиеся между профессорами на всю жизнь. Так сложилась дружба Гаврилова и Аршеневского, Брянцева и Страхова.

Тимковский Е. Ф. Воспоминания // Киевская старина. 1894. № 4. С. 4.

Например, Панкевичу сильный малоросский выговор не позволял выступать в публичных собраниях — за него читал П. И. Страхов; образец речи Прокоповича-Антонского см. в воспоминаниях Жихарева: Указ. соч. Т. 1. С. 36.

Годы учебы будущих профессоров в университете совпадают с периодом расцвета Дружеского ученого общества, тесно связанного со студенческой средой. При помощи куратора Хераскова общество имело возможность материально поддерживать подающих надежды студентов, оплачивать их образовательные поездки за границу. «Биографический словарь» позволяет установить, что с кругом Хераскова и Новикова были связаны Чеботарев, Страхов, Прокопович-Антонский, Гаврилов, Аршеневский. В 1781–1783 гг. в заграничную поездку (Лейденский университет — Париж) для изучения естествознания отправляется Политковский, а в 1785 г. путешествие через Францию и Германию совершает Страхов, чтобы, по поручению Хераскова, изучить состояние заграничных университетов и их достижения, которые можно было бы применить в России. Поездка Страхова, видимо, сопровождалась выполнением и некоторых масонских поручений и финансировалась Дружеским ученым обществом (Страхов получил степень мастера в университетской масонской ложе) [88] . Несомненно, что заграничные путешествия имели огромное значение для формирования мировоззрения молодых ученых. В Европе они соприкасались с представителями передовой мировой науки, приобрели бесценный научный опыт. Ф. Г. Политковский защитил в Лейденском университете диссертацию на степень доктора медицины, в Париже мог слышать лекции Лавуазье и Ламарка. Страхов, готовившийся во время своей поездки к преподаванию риторики, вез рекомендательные письма к русским вельможам, жившим за границей (Разумовским, Голицыным), открывавшие ему двери салонов культурной элиты европейского светского общества: например, в Париже он слушает известного физика и красноречивого оратора Бриссона, знакомится с аббатом Бартелеми, автором знаменитого «Путешествия Анахарсиса», книги, на которой не одно поколение молодых людей знакомилось с основными идеями века Просвещения (эту книгу Страхов переведет, вернувшись в Россию). Из путешествия Страхов вынесет свое представление о «европейском» типе ученого, которому постарается следовать всю жизнь.

Попов Н. Указ. соч. С. 47.

Итак, поколение русских профессоров, преподававших в Московском университете к началу преобразований, своим формированием во многом обязано деятельности Дружеского ученого общества, усилиям Хераскова, Шварца, Новикова. К началу XIX в. полученный импульс уже в значительной степени затухает.

Профессора, средний возраст которых приближался к 50 годам, доживали свой век, хотя московские студенты еще восхищались отдельными яркими личностями — Страховым, Политковским. Образ жизни, который вело большинство профессоров, не отличался яркими красками. Круг их общения не выходил за пределы университета, все они образовывали дружескую компанию, возникшую еще в молодости и резко отделенную от остального общества. Члены этой компании — Страхов, Панкевич, Антонский, Политковский, Сохацкий, Брянцев, Гаврилов, Аршеневский, Снегирев — обычно обедают вместе в доме у одного из друзей. Они часто отправляются вместе гулять: их любимые прогулки — в Измайлово, вдоль Москвы-реки, по Калужской дороге к Донскому монастырю. В Донском монастыре архимандритом служит брат профессора Прокоповича-Антонского Владимир. На обедах у него бывал Н. Н. Сан д у нов, еще служивший в Сенате, X. А. Чеботарев, некоторые студенты. Эти обеды не слишком отличались монастырской сдержанностью. «Посреди высоких лип, пьяных монашеских, Харитона Чеботарева лиц и бонмо обер-секретаря Сандунова приносил я чистую жертву Бахусу прекрасным пуншем, пивом и Венгерским», — пишет в дневнике студент Н. Тургенев [89] .

Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 83.

Здесь нужно отметить, что пристрастие к спиртному не миновало многих профессоров университета и эта черта ничем не выделяла их из рядов неблагородного, «пьющего» сословия российских жителей. Нужны были почти героические усилия, чтобы расстаться с привычками молодости. Например, профессор Панкевич еще со студенческих лет сильно пил, но его вылечил Политковский, поставив Панкевичу фонтанель на левую руку, которую тот с тех пор постоянно держал за пазухой, так что во всем обходился без ее помощи, даже когда лечение кончилось, за что и прослыл одноруким. Ему пришлось поменять и другие привычки: он отвык от табака настолько, что не терпел и запаха его в комнате, где кто-нибудь курил. Хорошо помнивший Панкевича И. М. Снегирев ставил его в пример как человека честного и прямодушного, победившего свою натуру. Панкевич жил один, сам себе готовил и прибирал, всегда ходил пешком, даже отправляясь в далекий Донской монастырь, который очень любил. Чтобы не тратиться на извозчика и вместе с тем побороть дорожную скуку, он брал с собой мешочек каленых орехов; это называлось у него «ехать на орехах». В городе он никому не кланялся, не делал визитов, сам принимал гостей изредка и тогда допускал единственную роскошь — поил их самым лучшим, дорогим чаем [90] .

Снегирев И. М. Указ. соч. С. 747.

Фигура Панкевича, действительно, типична, если мы говорим об образе жизни московских профессоров старшего поколения. Их неизменными чертами были скромность, бережливость, некоторая замкнутость, застенчивость. Не посещая ни званых вечеров, ни светских развлечений, они ограничивались народными гуляньями под Новинским или на Пресненских прудах, где попадали в среду таких же простых людей, какими чувствовали себя сами; регулярно ходили в церковь, а по праздникам в Успенский собор. Неуютное чувство, ощущение неловкости заставляло их избегать светского общества. Однако настоящей душой всей компании профессоров был человек неординарный, выделявшийся из общей среды, о котором современники оставили совсем иные воспоминания, — П. И. Страхов.

«Редко увидишь такого человека — статного без принуждения, величавого без напыщенности, красивого без притязательности, вежливого без манерности. Сам вид его внушал уважение» [91] . Петр Иванович Страхов родился в семье священника, выходца из дворян, и своим дворянскими корнями очень гордился. С ранних лет поступив в гимназию университета, он окунулся в атмосферу новиковского кружка. В 20 лет он — личный секретарь Хераскова, талантливо играет в пансионском театре, под руководством Новикова занимается переводами, в том числе трудов Сен-Мартена, давшего название московским мартинистам. В 26 лет он отправляется в Европу, откуда возвращается сложившимся ученым, готовым занять кафедру российского красноречия. Но эта кафедра за время его отсутствия оказалась занята, и на несколько лет он получает должность инспектора университетской гимназии, а с 1789 г. после смерти профессора Роста вступает на освободившуюся кафедру опытной физики. Всесторонняя образованность и талант оратора позволили Страхову за несколько лет вывести свой предмет в число самых популярных в университете. Его лекции сочетали красноречивое изложение материала и интересные опыты. Из аудитории до квартиры профессора провожали толпы слушателей, которым он дорогой давал ответы на вопросы. Благодаря своему приятному голосу Страхов не только сам с блеском выступал в публичных собраниях, но и читал речи за других профессоров — Брянцева, Панкевича, Чеботарева — так, что последний плакал при этом. Необыкновенная память его поражала воспитанников университета — за 25 лет инспекции над гимназией он помнил всех ее учеников по именам [92] .

Там же. С. 745.

Биографический словарь… Т. 2. С. 463.

Страхов был в полной мере светский человек, любил театр, который, как он считал, учит светской благопристойности. Особое уважение к Страхову чувствовал М. Н. Муравьев, между ними существовало полное взаимопонимание относительно целей и средств университетских реформ. Именно в ректорство Страхова созданная Муравьевым ученая республика достигает расцвета.

Не меньшую симпатию испытывали к нему его друзья-профессора. Особенно дружил Страхов с профессором философии Брянцевым, жившим вообще очень уединенно и почти нигде не бывавшим. Снегирев вспоминает, что вне университета Брянцева можно было увидеть только в Успенском соборе, вместе со Страховым, всегда у одной и той же колонны. Брянцев сопровождал Страхова в Нижний Новгород, когда они спасались от французов в 1812 году. Из других его коллег назовем X. А. Чебота рева, с которым Страхова связывало давнее масонское товарищество. Многие соседи Страхова по университетским квартирам пользовались его прекрасной библиотекой, как передают, одной из самых богатых в Москве, содержавшей, кроме книг, собрание летописей, писем, монет — богатство, равное целому музею университета. Все эти коллекции погибли в московском пожаре, так же как и библиотеки многих других профессоров, известных в Москве библиофилов. Там же сгорели и дневники Страхова, в которых он описывал свою жизнь в университете и путешествие по Европе — уникальный исторический источник!

Благодаря выдающемуся положению среди профессоров Московского университета Страхов и в университетском совете играл особую роль — как во время своего ректорства, так и после этого. Его биограф пишет, что половина профессоров (как мы теперь понимаем, это именно те старые профессора, о которых мы только что говорили) не подписывали журнал совета, прежде чем его подписывал Страхов. В его отсутствие откладывалось решение важных проблем [93] . Таким образом, те профессора, которые по складу своего характера не слишком активно участвовали в делах университетской республики, делали Страхова выразителем своих интересов, представителем, может быть, самой крупной партии в университетском совете.

Биографический словарь… Т. 2. С. 463.