Московское воскресенье
Шрифт:
Вечерело. Бойцы лежали в снегу, дожидаясь того часа, когда, укрывшись темнотой, можно будет двинуться вперед. Но темнота не прикрыла их. Из-за леса вышла яркая, как прожектор, луна.
Уже много часов они лежали в снегу, тихо ругая луну, мороз, бессонного немца, который все поливал безмолвное поле предупредительным огнем.
Сияла луна. Голубым перламутром переливался снег. И по нему, как по зеркалу, надо было идти вперед, к деревне.
Связной окликнул Митю. Строгов повернулся на бок. Связной хриплым шепотом передал приказ командира роты. Первому взводу начать
— Как командир?
— Ругается, — сказал связной. — Не могли сами выбить. Теперь соседи подошли. Выручают нас, будто мы еще новички! — И пополз дальше.
Митя вздохнул: они и были новичками! Вон ведь как трудно оторваться от земли, словно невидимая сила прижимает, заставляет зарываться в снег, будто снег может спасти от пули. А ведь надо встать во весь рост, надо поднять взвод, как только последует сигнал… Строгов передал по цепи приказ: «Приготовиться!» Сердце забилось учащенно, дыхание прерывалось.
С левой стороны деревни взлетела красная ракета, отпечатав на почти черном небосклоне длинную шифрованную телеграмму. Митя вскочил, срывающимся голосом крикнул:
— Вперед! За Родину! — и увидел, как зашевелился примятый снег.
Из ближних домов деревни ударили пулеметы, немцы заметили первый бросок взвода. Митя бежал и видел впереди огненную кромку, где по краю оврага били трассирующие пули, ломая лунную корку снега. Белые брызги взлетали и вихрились в воздухе, как бахрома, вокруг этого огненного шнура.
Митя видел, как снова залегли бойцы, не добежав до смертельной черты. Он понял, что, только перешагнув эту черту, можно увлечь людей. Он повернулся лицом к взводу, крикнул: «За мной!» — и побежал вперед. Бежал и думал только об одном: ему надо во что бы то ни стало прорваться через эту огненную черту. Вот он добежал до нее, ногами разорвал этот горящий шнур, разорвал так, что огненные куски, как змеи, завертелись вокруг него, но он уже перешагнул и уже был по ту сторону смерти. Он оглянулся, бойцы бежали за ним. Они перескакивали через эту черту и бежали дальше, словно отряхиваясь. Кто-то упал, поднялся и снова упал. Остальные были уже в тени домов, прятались за плетни, ползли вдоль стен. Вот вырвавшийся вперед боец, которого Митя не узнал, швырнул гранату в окно избы. Раздался звон стекла, пулемет смолк. Вдоль всей деревни свистел ураган, по дороге в нескольких шагах от Мити, словно метеор, катилась зажженная пулями бочка с горючим. Стальная каска все время сползала Мите на глаза, неудобно было стрелять и смотреть вперед, но он все же заметил, как немцы начали выбегать из укрытий.
И в это время с севера раздались еще более частые и раскатистые выстрелы, дикие крики немцев, взрывы, пламя начинающегося пожара окрасило небо. Немцы заметались между двумя живыми валами, преградившими им путь.
Раненый Сарафанкин с трудом переполз широкую дорогу и упал около избы. Он никак не мог достать индивидуальный пакет озябшими руками.
— Где тут санитары? — озлобленно спросил он пробегавших мимо бойцов.
Один
— Дай перевяжу! Я хоть и не сестра, но в медицине кое-что понимаю.
Сарафанкин недоверчиво посмотрел на молодого веселого парня и отстранил его:
— Иди, иди, я уж как-нибудь сам.
— Чего там «сам», — настойчиво сказал боец, поднимая раненого.
— Командира моего не видел?
— Какого командира?
— Да Строгова, — ворчливо ответил Сарафанкин, которого уже начал возмущать этот невесть чему ухмыляющийся парень. Видно, из новичков, видно, еще думает, что здесь спектакли играют. Знай себе усмехается, не сочувствуя чужой боли.
— Строгов мой командир, — сказал боец, — но я тебя впервые вижу.
— А я тебя, — огрызнулся Сарафанкин, у которого еще сильнее заныло плечо, когда боец попытался приподнять его. Он чуть было не взвыл от боли. Ему захотелось остаться одному, чтобы поплакать немного, потом уползти куда-нибудь подальше от этих здоровых парней, которые ничего еще не испытали, ничему не сочувствуют.
В притихшей, клубящейся дымом улице послышались голоса. Сарафанкин увидел, что их догоняла группа бойцов.
— Вот идет мой командир.
Боец обернулся, оглядел освещенных луной людей и сказал:
— До чего ж ты упрямый, старик, это идет мой командир.
Две группы слились в одну. Молодой сержант шагнул вперед, сказал строгим голосом:
— Кулагин, ты чего тут делаешь?
— Вот раненого нашел, хотел помочь ему, я когда-то проходил судебную медицину, думал, она здесь пригодится, а он меня гонит, не верит в мои познания.
— Побереги свои знания до другого раза, — сказал Митя, — а этого раненого отведи скорее к Машеньке, она вон в той избе.
В это время Сарафанкин, оттолкнув провожатого, шагнул к лейтенанту, который отдавал какие-то приказания взводным командирам. Сарафанкин покачнулся и обеими руками обхватил плечи Евгения, потом попытался выпрямиться.
— Простите, товарищ лейтенант.
— Сарафанкин, ты ранен?
— Обжегся малость в этом пекле…
Сержант обернулся, вгляделся в лицо лейтенанта, крикнул:
— Евгений!
Строгов выпустил из рук падающего Сарафанкина:
— Митя! — Снова подхватил раненого, крикнул: — Помоги!
Братья с двух сторон подхватили раненого и повели его, переговариваясь через его голову, оглядывая друг друга, все еще не веря своим глазам.
— Так это ты мне помогал? — спросил Митя.
— А это ты немца отвлек на себя? — спросил Евгений.
— Ты мне здорово помог, признаться, мне туго приходилось, — продолжал Митя. — У меня ведь всего один взвод.
— А моя рота подошла к деревне, когда немцы бросили весь гарнизон на тебя. Молодец!
Митя раскраснелся от похвалы брата и сейчас же заговорил, подавляя свое смущение:
— Вот наш медпункт. Зайдем.
Раненые лежали и сидели в теплой избе, некоторые что-то жевали, пили чай, осваивались. Машенька разогревала на печке огромные круги манной каши, подогревала вино, только что принесенное с немецкого склада.