Московское воскресенье
Шрифт:
— Здесь они!
Бойцы в белых халатах, тяжелые, словно вылепленные из снега, осторожно подходили вслед за стариком к амбару. Из черной щели высунулась рука с носовым платком, затем показалось багровое лицо с перекошенным ртом.
— Вот он! Это Васька Зевакин, бейте его! — закричал старик, подталкивая бойца. — Или дайте я его стукну! Убежит, сукин сын!
— Не волнуйся, дед, теперь ему бежать некуда, — спокойно возразил солдат.
Они шли с поднятыми руками, впереди переводчик, позади офицер, шли мимо сарая, где стояли только что выпущенные три женщины, и насмешливо
— Не води далеко, тут вешай! — закричала Екатерина Антоновна.
Боец провел пленных, будто не слышал ее, потом крикнул в сторону, к группе бойцов:
— Товарищ Строгов, что делать с этими гитлеровцами?
— Давай их в штаб!
— А где штаб? — спросил конвоир.
Молоденький сержант отделился от бойцов, кивнул на избу:
— Ну, хотя бы здесь, — и прошел во двор впереди пленных и конвоира.
Екатерина Антоновна, словно обезумевшая, схватила Оксану и потащила в дом, куда вошел сержант.
— Голубушка, слыхала, он здесь? — задыхаясь, прошептала она. — Что же ты! — И вдруг увидела, как Оксана побледнела, покачнулась и упала на руки хозяйке. Вдвоем они внесли ее в избу.
— А женщины зачем сюда? — строго спросил сержант, взглянув на Екатерину Антоновну. Она сбивчиво заговорила:
— Мы свои, мы из Тихогорского госпиталя, вот сестра. — Она указала на лежащую Оксану.
— Ранена? — спросил сержант, — Эй, кто ближе, позовите Машеньку!
— Я здесь! — крикнула Машенька, пробиваясь через толпу колхозников и бойцов, заполнивших избу. — Кто ранен? — Она пробралась вперед, наклонилась над лежащей и закричала на всю избу: — Оксана!
Сержант Дмитрий Строгов вздрогнул, бросился к Машеньке, державшей на руках Оксану.
— Машенька, пульс! — торопливо крикнул он, беря руку сестры.
Оксана открыла глаза, оглядела окружающих, пристально вгляделась в брата, слабым голосом спросила:
— Митя, ты? Или мне кажется…
Глава двадцать четвертая
Тридцатого ноября немцы оповестили весь мир, что последнее сопротивление Красной Армии сломлено, путь на Москву открыт.
Второго декабря немцы сообщили, что с передовых позиций Москва видна в хороший бинокль.
А в подмосковных полях все было тихо, мела поземка, заглаживая следы многотысячных армий, только что прошедших на запад. В этом внезапном, тщательно подготовленном ударе, которого так долго ждала вся страна, в яростном, сокрушительном движении на запад участвовала и третья рота Московской Коммунистической дивизии. Первым взводом этой роты командовал Дмитрий Строгов.
Взвод Мити Строгова занимал только ничтожный участок в огромном движении всего фронта. Из подмосковных лесов, охваченных гигантскими клещами немецких армий, где, по утверждениям гитлеровского радио, находились только разрозненные, неспособные к бою отряды русских, во фланг этим прославленным немецким армиям ударили тщательно подготовленные свежие силы. Одновременно с этим ударили резервные корпуса сибирских и уральских стрелков, заблаговременно подготовленные Главным командованием. В этот день в Москве была слышна отдаленная
Это знали только бойцы ударных армий. Впервые они видели бегущих немцев, впервые входили в освобожденные села и деревни, выбивая врага на мороз, в леса, захватывая технику врага, перерезая шоссейные дороги, на которых еще недавно ревели только немецкие грузовики, теперь брошенные бежавшими шоферами.
Коммунистическая дивизия, в составе которой сражались и Дмитрий Строгов, и медицинская сестра Машенька Уварова, заняла в этот день двенадцать населенных пунктов. И только на скрещении двух шоссейных дорог у небольшой деревушки немцы зацепились, судорожно укрепляя каждый дом, подтягивая резервы, бросаясь в контратаки.
Машенька Уварова видела, как бежали в атаку бойцы, иные из них падали и звали на помощь. С отвратительным кваканьем разрывались мины, пули взбивали снежную пелену, поднимая фонтаны белой пыли. Немецкая артиллерия обстреливала дальний лес, где шло стремительное движение готовящихся к новому удару резервов. Прямо по сугробам шли артиллеристы, волоча установленные на полозьях орудие и снарядные ящики.
Машенька побежала вперед, но кто-то быстрым толчком свалил ее в снег, сурово крикнув:
— Ползать надо!
Впереди она слышала тяжелый стон. Все так же визжали мины. Машенька поползла, проваливаясь в сугробах.
Бежавшая перед нею тонкая и неровная цепочка бойцов вдруг растаяла в мутном вечернем воздухе. Огонь противника усилился. Машенька поняла, что рота залегла. Она торопливо ползла на голос раненого, который все стихал, как будто отчаялся в помощи. Она увидела его в воронке, вырытой тяжелой миной. Раненый лежал на боку, зажимая обеими руками живот.
Машенька наклонилась над ним, глаза его уже затуманились. Она взглянула на рану и поняла, что ничем помочь не может. Боец умирал от потери крови.
Дрожащими руками она делала перевязку, говоря какие-то утешительные слова, но не было уверенности в ее голосе. Должно быть, раненый понял… Побелевшими глазами смотрел он на нее, будто старался запомнить ее лицо.
— Иди, сестрица, дальше, что со мной возиться, я уже конченый, — с усилием сказал он. — Из меня уже вся жизнь вышла…
Заканчивая перевязку, Машенька кусала губы, чтобы не расплакаться, не сказать тех слов, что будут лишними. Подоткнула под раненого шинель, поставила рядом в сугроб его винтовку, чтобы привлечь внимание санитаров, и поползла дальше.
Она торопилась вперед, забыв об опасности, забыв о страхе, который всегда овладевал ею при виде крови. Сейчас ее душила злоба. Вот жил человек, молодой, сильный, вдруг кусок металла разорвал его, и он умирает.
Страстная ярость толкала ее вперед, ей хотелось помочь всем, спасти всех, кого сейчас калечит и убивает враг.
— Сестра, помогите! — кричали вокруг. Она перевязывала, помогала тем, кто не мог сам двигаться, вытаскивала на плащ-палатке до второй подставы, где стояли лошади с санями, отвозившие раненых в медсанбат. Указывала легкораненым, куда идти, согнувшись, бежала дальше, туда, где залегла рота.