Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья

Хренов Алексей

Сделав заключительный круг вокруг машины, Лёха ещё раз внимательно осмотрел пространство в пределах видимости.

Вторая половина июня 1937 года. Пасторальный пейзаж в окрестностях города Авила.

Рассвет подкрался незаметно.

Лёха сидел, привалившись спиной к стойке шасси, и наблюдал за тем, как серый предутренний туман постепенно рассеивается, уступая место мягкому золотистому свету дня. Над горизонтом уже тлела узкая полоска розового света, и с каждой минутой

небо наливалось всё более тёплыми и яркими оттенками.

Он напряжённо вглядывался в окружающий ландшафт, сквозь просветы в маскировочной листве. Ночь ушла, оставив после себя влажную прохладу, росу на траве и густые тени между кустами. Вроде бы всё было тихо, но тишина эта не казалась ему спокойной. Она давила, настораживала, словно что-то затаилось в ожидании.

Кусты впереди, в четырех сотнях метрах, шевельнулись.

На первый взгляд движение было незначительным, едва заметным среди покачивающихся на ветру ветвей. Но Лёха инстинктивно напрягся, сердце замерло на миг, а рука медленно потянулась к Браунингу.

Он присел, всматриваясь в темноту между кустами. И снова прошло лёгкое движение.

Ветки зашевелились, листья с шелестом разошлись в стороны, и Лёха прищурился, приподняв пистолет. Тревожный холодок пробежал по спине. Что-то или кто-то осторожно пробирался сквозь заросли. Ещё секунда — и ветви разошлись, открывая тёмную, неуверенно передвигающуюся фигуру.

Фигура появилась из кустов медленно, словно выбиралась из вязкого болота.

Только через секунду он понял, что это Илья Старинов.

Ободранный, в разорванной одежде, весь в грязи и пыли, хромая, он двигался с той настойчивой обречённостью, которая бывает у людей, дошедших до предела возможностей. Было видно, что каждый шаг давался ему с трудом.

На ремне, болтаясь в такт его шагам, висел пулемёт.

Лёха выдохнул, опустил пистолет и метнулся вперёд, преодолевая разделяющее их расстояние.

— Илья! — голос сорвался почти на хрип.

Старинов сделал ещё несколько шагов, потом его качнуло, он остановился и, шатаясь, помахал Лёхе рукой.

— Понабрали в Красную Армию по объявлению… — Лёха подхватил его, почувствовав, как товарищ тяжело навалился всем телом.

— Ну и вид у тебя, товарищ командир… Гарнизонная гауптвахта просто плачет по таким нарушителям формы одежды! — делал он страшный вид, таща Старинова.

Обнявшись, как Шерочка с Машерочкой, они прошандыбарили к самолёту.

Илья дёрнул уголком губ, выдав кривую улыбку.

— Жив пока… Не дождутся, буржуи… — хрипло выдавил он, сглотнув, и, наконец, с облегчением осел на землю у шасси самолёта.

Рассветное солнце пробивалось сквозь редкие кроны, мягкий свет ложился на уставшее, исцарапанное лицо Старинова, на засохшие

пятна крови на штанах, на потрёпанные рукава его комбинезона.

Лёха вытер ладонью лоб, тяжело выдохнул.

— Я тебе ногу обработаю, а ты пока рассказывай, что произошло, — заявил он, проявляя чудеса энергичности.

Рывком вскочив, он раздобыл в недрах самолёта канистру с водой, развёл в миске марганцовку, приготовил бинты. Затем аккуратно размотал медицинское творение на ноге Ильи. Тот морщился, но молча терпел, стиснул зубы.

Надо сказать, что Старинову повезло. Кость осталась цела, аккуратное входное отверстие, такое же выходное… Классическая сквозная. Лёха прищурился, разглядывая рану.

Потом нырнул в подобие аптечки, достал маленький пакетик с белым порошком. Только что появившийся в мире стрептоцид он раздобыл за безумные по местным меркам деньги пару месяцев назад, раскидал по своим запасам и выдал друзьям и хорошим знакомым — на случай таких вот незапланированных ситуаций.

Решив, что кашу маслом не испортишь, он без лишних церемоний высыпал весь пакет прямо в отверстия раны.

Старинов вздрогнул, губы сжались в тонкую линию.

Лёха фыркнул, вытер руки о штаны и задумчиво добавил:

— Остался только один вопрос… Затащила ли пуля ткань в рану?

Он критически осмотрел окровавленный бинт и хмыкнул:

— Вскрытие показало, больной умер от вскрытия! — радостно подбодрил он побелевшего от его процедур Илью.

Старинов зло покосился на него и медленно выдохнул:

— Хренов, клянусь, как только оклемаюсь, лично прострелю тебе твою худосочную задницу!

— Отличная идея! Будем фехтовать на канделябрах, — согласился Лёха, доставая и критически осматривая маленькую фляжечку и делая маленький глоточек. Так, проверить, что не испортилось.

— Но сначала ты не засыпай, рассказывай, что случилось. И на, давай ка, держи! В качестве обезболивающего!

Вторая половина июня 1937 года. Там же и те же действующие лица.

Лёха, выслушав рассказ Старинова о взрыве и бойне у моста, задумчиво почесал затылок, потом прищурился и задал главный вопрос:

— Ну и что теперь, товарищ командир? Рискуем и остаёмся тут до следующей ночи? Боюсь, после такого шухера франкисты запросто могут устроить прочёсывание местности. Да и про собак не надо забывать — могут пустить по следу. Ты вон как раненый в ж**пу бегемот ломился сюда.

Он склонил голову, осматривая заросли вокруг. Место, конечно, глухое, но если испанцы действительно разозлились, сгонят солдат с винтовками, а то и кавалерию, и начнут рыскать тут до посинения. Особенно если догадаются, что участники диверсии могли отойти недалеко.