Москва, я не люблю тебя
Шрифт:
— Не похожи. — Она вся как-то вдруг обмякает, будто ее держали на натянутой леске и разом отпустили. — Совсем не похожи…
— Я хочу мой кейс. — Она отдергивает одеяло, вытаскивает кейс и протягивает мне. Принимаю, щелкаю замками, пересчитываю пачки. — Спасибо.
— Вы меня теперь убьете, да? — будто и не она говорит, а кто-то озвучивает. — Убьете, да?
— Нет! — Встаю, снимаю пиджак, накрываю им кейс, беру под мышку. — Тебе лучше уехать из города — сразу после того, как я уйду. Уехать.
Катя берет подушку, ныряет в нее лицом и начинает мелко-мелко дрожать
— Деньги нужны? — Она поднимает на меня зареванное лицо и отрицательно вертит головой. — Как знаешь.
Выходя из комнаты, успеваю заметить загранпаспорт, на том месте, где раньше лежала подушка.
Стремительно покидаю квартиру. У порога понимаю наконец, что вызвало рвотный позыв. Один давний знакомый рассказывал, что стал геем в силу неудачного первого сексуального контакта с женщиной. Особенностью контакта было то, что ее пизда пахла… борщом… Он тогда не смог и потом стал тем, кем стал. Так вот. В этой гребаной квартирке пахло тем самым борщом.
БРАТУШКИ
хорошие сука бошки
в этот раз лучше чем в прошлый
огонь зажигалки тускло вспыхнул в салоне гелика
всё очень ровно
езда по встречной без кипеша и истерики
тёмные кепки тусклые фиксы
мальчишки не любят бриться
бригада из Подмосковья — колхозники
один к одному
как солёные грузди в банке у мамки на полке
синие наколки — сувениры с севера
кричит кричевский
базар увесистый честный
слово весит тонн десять
Ленинградское шоссе в районе магазина ИКЕА. Около двух часов дня
«Золотые купола на груди наколоты. Только синие они и ни крапа золота». Ромуля приглушил магнитолу и открыл окно:
— Борща бы ща съесть, да пацаны?
Стадо машин впереди замедлялось и замедлялось, пока первые головы не уперлись в щупальца огромной, местами недостроенной эстакады. На горизонте сверкали крышами торговые центры, автосалоны и кабины строительных кранов. Вдоль широкой, пятиполосной дороги плотно натыканы рекламные щиты, зовущие на далекие морские курорты, обещающие невозможно дешевую сотовую связь и бесконечно длинные, почти дармовые кредиты на японские и корейские автомобили.
Ромуля смотрел на пейзаж за окном оценивающе, как нормальные, ровные пацаны смотрят на стоящих у обочины проституток. Собственно говоря, в Ромулином мироустройстве Москва и была блядью. Развязной, порочной, в меру ухоженной, но ужасно дорогой. Дорогой даже не из-за выдающихся достоинств по женской части, а просто ввиду испорченности богатыми сазанами, кавказцами и нефтяными коммерсантами, которые, не зная, куда девать бабки, переплачивали ей за быстрый секс. Ромуля сплюнул за окно сигарету и прищурился, будто прикидывая — налить Москве водки или с ходу склонить к минету, без прелюдий?
— Хороший город. Богатый, — крякнул Ромуля. — Только пробки большие, да
— Москва-а-а, — протянул сидящий рядом Геша, зачарованно смотревший перед собой. — А бабы-то, ты посмотри, как бабы одеты, а? Как шалавы… культура!
— Волыны где? — раздался сиплый голос сидящего сзади Боряна. — А?
— Да все ровно, Борян, — обернулся Ромуля, — не кипешуй.
— Чё ровно-то, а? — Борян подался вперед, между сиденьями. — Чё ровно? Где волыны?
— Под ковриком, у меня под сиденьем, — нехотя ответил Ромуля. — Они же без патронов всяко… и заявление, что несу в мусорню сдавать, при мне. Все как ты сказал.
— Сказал, — Борян поправил сдвинувшуюся на глаза кепку, — знаю я твои «сказал». Не проверишь, так нас либо мусора заметут без заявления, либо волыны где похеришь. А как на мокрую делюгу пойдем, будешь бумажкой махать, кхы-кхы-кхы, — утробно засмеялся Борян.
— Мокрое, — вполголоса бросил Ромуля, — чё сразу мокрое-то? Может, так обойдется.
— Через плечо, — зло буркнул Борян. — У тебя все «обойдется». Слушай, когда тебе дело говорят, еба.
— Да слушаю я…
— Мы в Москве… дела… — снова встрепенулся Геша. — А магазинов-то вокруг, магазинов! Это ж охуеть можно! Город, сука, барыг, в натуре!
— Слы, — Борян закатил Геше увесистый подзатыльник, — за базаром следи!
— Чё, чё, чё? — засуетился Геша, — ты, чё, Боряныч, творишь?
Ромуля вопросительно зыркнул на Боряна.
— Вот чё, — Борян ткнул пальцем в правое стекло. — Храм проезжаем, а ты материшься. — И снял кепку.
— Ну, ты, Геша, в натуре, даешь, — укоризненно покачал головой Ромуля, — краев не видишь…
— Абсдался, мужики, простите! — Геша сорвал с башки кепку и словно уменьшился в размерах.
Троица быстро повернула головы к церкви и начала креститься. Борян неслышно забормотал молитву.
— Простите, мужики! — Геша убедился, что церковь осталась позади, и с опаской натянул кепку.
— Бог простит, — сухо отрезал Борян, — я за тебя, дурака, попросил.
— Спасибо, — кивнул Геша.
Следующий час ехали молча, обдумывая произошедший косяк. Ромуля оглядел сидящих в салоне, словно спрашивая разрешения, и прибавил у магнитолы звук:
— Жиган-лимон, с тобой хочу гулять, — ободряюще запел Михаил Круг.
Троица бандитов приехала в Москву из Твери. На самом деле к бандитам из них можно было отнести только Боряна, отсидевшего за разбой. Остальные двое — разменявший тридцатку Ромуля и двадцатисемилетний Гешка, ну какие из них бандиты? Так, жульбаны. Ромуля после армии помыкался охранником, потом «торпедой» у местной братвы, собирал деньги на тверских рынках, потом братву разогнали, и повис Ромуля в воздухе. Ни семьи, ни детей. Работать негде, бандитизмом заниматься тоже. Весь Ромулин поселок Нижние Кочмы — пустой магазин да заколоченное здание сберкассы. Грабить, в общем, некого, кроме друзей-алкашей. Поехал обратно в Тверь, устроился на автомойку, где и познакомился с Боряном, изредка заезжавшим мыть свою «девятину».