Моссад. Тайная война

Млечин Леонид

Утро против обыкновения началось спокойно. Прогулка, завтрак, газеты. Как в санатории, подумал Мариссель. Он внимательно наблюдал за Черил. На свежем воздухе она приободрилась, смотрела веселее, иногда улыбалась.

Но в полдень появился следователь, и разговоры в доме Эдера вернулись к привычной уже теме.

Вессель был напряжен и озабочен. Теперь его повсюду сопровождали два полицейских. Один остался в машине, другой вошел вместе с ним и расположился на диване, внимательно рассматривая присутствующих.

– Я

намерен провести опознание, – объявил Вессель.

Он достал из портфеля несколько фотографий и, сверяя с записанными на обороте номерами, разложил их на столе. Две фотографии, как заметил Мариссель, были совсем старыми, пожелтевшими. Черил рассматривала снимки с детским любопытством.

– Вы знаете этого человека? – резко спросил Вессель. – Учтите, что все ваши ответы заносятся в протокол.

Эдер склонился над столом.

– Конечно, – сказал он. – Это Ганс. До войны он работал в детском приюте Ахенхоф.

– Вы его видели во время похорон госпожи Шарф?

– Думаю, что его.

– Такой ответ меня не устраивает, – произнес недовольно Вессель. – Посмотрите еще раз.

Эдер не стал больше разглядывать фотографии. Он сидел очень прямо и смотрел Весселю в глаза.

– К сожалению, господин следователь, я не могу выразиться определеннее. Я видел его буквально несколько секунд, его лицо мелькнуло в толпе и исчезло. Не могу поручиться, что это он.

Вессель сложил фотографии в портфель.

– Это фотографии одного и того же человека. Его зовут Ганс Райнфранк. Вы правы, господин Эдер, он действительно работал в приюте. В сорок четвертом был посажен в концлагерь. После войны оказался в психиатрической клинике. В период ремиссии выпущен. Устроился в Кельне в столярной мастерской, но пробыл на свободе меньше года. Совершил тяжкое уголовное преступление: убил доктора Манфреда. Специалист по врачам! – иронически добавил следователь. – Неделю назад освобожден из тюрьмы. И сразу же совершил новое убийство. Наша юридическая система страдает излишним либерализмом, – с явным сожалением завершил следователь.

– Я знал доктора Манфреда, – как всегда коротко заметил Эдер.

Мариссель с интересом посмотрел на Эдера. Он уже понял, что Эдер знает много больше, чем говорит.

– Он был известным человеком в Кельне, – сказал Вессель. – Я слышал о его трагической гибели. Варварское, ничем не мотивированное убийство человека, представляющего самую гуманную профессию. Я затребовал дело из архива и пролистал его. Этот Ганс Райнфранк просто дегенерат и садист.

– Он объяснил тогда, почему убил Манфреда? – поинтересовался Эдер.

Вессель небрежно отмахнулся:

– Он отказался отвечать на вопросы, да и вряд ли он способен сформулировать хотя бы одну мысль. Его схватили на месте преступления, так что его

желание или нежелание давать показания значения не имело.

Вессель собрал свои бумаги в пухлый портфель.

– Сегодня парень сумел уйти от нас, но, думаю, скрывается где-то поблизости. Отсиживается у кого-то из друзей. Сейчас мои люди пытаются установить его старые связи. Наверняка тут есть кто-то, кто ему помогает.

– Он не был здесь с сорок четвертого года. Какие у него могут быть друзья? – возразил Эдер. – Да он и не умел разговаривать с людьми. Молчал, даже когда к нему обращались. Правда, дети в приюте его любили.

– Какие-то контакты есть у всех, – проговорил веско следователь. – Вот вас же он знает, например, верно?

Следователь кивнул полицейскому, и они вышли.

– Необъяснимые бывают повороты в жизни, – сказал Мариссель. – С одной стороны, безобидный паренек, которого любят несчастные дети-калеки, с другой – беспощадный убийца.

– Почему он убивает врачей? – спросила Черил. Она молчала, пока следователь не ушел: побаивалась холодного взгляда Весселя.

– Частично я отвечу на ваш вопрос, – произнес Эдер. – Доктор Манфред одним из первых среди врачей Кельна вступил в национал-социалистическую партию и СС. Он занимался проведением в жизнь закона о предотвращении появления потомства с нездоровой наследственностью. Ганс был психически нездоров, он подпал под действие этого закона, и его стерилизовали. Так что, вероятно, это была месть доктору Манфреду за боль и унижение.

– В некоторых европейских странах в начале века тоже были приняты законы о стерилизации, – заметил Мариссель, – но обычно требовалось согласие пациента или родственников. В те времена евгенику повсюду понимали примитивно, и задачу улучшения наследственности решали хирургическим путем.

– Ужасно, – промолвила Черил и зябко повела плечами. – Как хорошо, что у нас в Америке ничего подобного не было.

– Увы, Черил, – проговорил мягко Мариссель, – это было почти везде. В Калифорнии закон о стерилизации тоже существовал, но применялся редко. Когда стали очевидны жестокость и бессмысленность таких мер, его отменили.

– Но не в Германии, – сказал Эдер. – Напротив, здесь все подобные идеи только расцвели при нацистах.

Эдер принес целую папку со старыми газетными вырезками: он сохранил их с тех пор, как преподавал историю.

Закон о предотвращении появления потомства с нездоровой наследственностью был принят вскоре после прихода нацистов к власти – 14 июня 1933 года.

Первый параграф закона гласил, что носитель наследственного заболевания может быть стерилизован хирургическим путем, если можно ожидать, что его потомки будут страдать тяжелыми физическими или психическими недугами.