Мост через Жальпе (Новеллы и повести)
Шрифт:
— Не будем больше мешать. Будьте… здоровы, — говорит скрипач.
— Ага, ага, — торопливо отзывается женщина. — Будем…
С другой стороны дома, где торчат остатки построек, человек моет свою красную легковушку, загнав на широкие доски, брошенные в грязь. Приезжих он и теперь как будто не замечает — с головой ушел в работу.
— Блеск наводите? — не выдерживает профессор.
— Угу. В район ехать. А там придурков хватает — иной из-за грязи прицепится…
— Так, так… — фотограф невольно косится на свою легковушку. Он прицелился фотоаппаратом в школу, но замечает недобрый взгляд мойщика машины и направляет объектив на озеро.
— Ничего
— Парни в одном классе, девчонки в другом. Прихватили мы с собой и «капелек», так что на новоселье решили пригласить учителя. Это предстояло сделать «демократу» — так девчонки называли его за доброту и отходчивость — и мне. Вошли, а учитель на старомодной железной кровати лежит. Когда мы пригласили его, спросил: «А галстук надо?..» — «Да бог с вами! С какой стати?» — удивился «демократ», и учитель повесил цветастый галстук на шишку в изголовье кровати. Поначалу учитель смущался, но после «капель» веселел, становился разговорчивей. Поскольку таких, которые собирают фольклор, ждет примерно такое будущее, как учителя, хотелось разведать, как ему живется. «Такие чудесные места — пригорок, озеро в двух шагах, школа тоже сносная», — пристал к нему «демократ». Учитель буркнул: «Не приведи господи». — «Да что вы?» — «Не приведи господи! Удавиться можно. Я уже и крюк облюбовал. Для того дела или для другого этот крюк в потолочную балку загнали, а пригодится». — «Перестаньте! — взвизгнула одна девчонка за столом. — Еще приснится…» — «Могу и перестать… Понимаете, никому я здесь не нужен!.. — и бухнул кулаком по столу. — Никому!..» — «А детям тоже не нужны?» — возразил «демократ». — «Детям?.. Им… нужен. Но скажите, почтенный, кому они сами будут нужны?»
Так с ходу никто не смог ответить на этот смертельный вопрос учителя. Даже сам «демократ»!..
— И это все? — с некоторым нетерпением спрашивает архивариус.
— А чего вам еще?
— Примечательная вещь!
Профессор и фотограф хранят молчание.
— Вскоре учитель уехал к родным помогать косить сено. Мы отправились в Вильнюс через две недели.
— Примечательная вещь, — уже спокойнее повторяет архивариус.
— А что вы в этом видите примечательного? — спрашивает профессор. Скрипач обращается в слух.
— Пока можем рассказать, это… Надо записать…
— А!.. — оборачивается к нему фотограф.
— А вы уже записали, как считали кур и коров? — наверное совсем напрасно рассердившись, спрашивает скрипач.
— Пока нет… — невозмутимо отвечает архивариус.
Они въезжают в городок, и профессор подается всем телом вперед. Из кустов взлетает на забор петух и трижды кукарекает.
— Никак меня приветствует! — улыбается профессор. — Здесь обязательно надо остановиться… Вот в этом месте находилась коновязь… — с неподдельным волнением начинает он, когда все выходят из машины. — А здесь стоял дом, в нем я тогда жил. Встаю рано утром и ухожу в поле. Хорошо работалось, как-то легко.
Остальные трое молчат. Быть может, вспоминают пейзажи профессора, задумчивые глаза женщины. Может, это и не так, но даже распятый на кресте человек как будто говорит, что и распяли-то его лишь для того, чтобы ему, молодому художнику, чтобы всем людям веселее жилось.
Из домика им навстречу идет старушка. Подойдя, пристально разглядывает чернявого архивариуса. Внимательно изучает картуз фотографа…
— Добрый день, бабушка, — обращается к ней профессор.
— Добрый, добрый… — старушка
— Бабушка, вот этот человек художник, давным-давно он тут жил… Писал… то есть рисовал. Не помните? — обращается к старушке и скрипач.
Старушка думает изо всех сил, в ее выцветших глазах вроде бы начинает мелькать былое, она хочет что-то оживить в памяти, но не может.
— Нет, не припоминаю… — И внимательно смотрит на профессора. — Стара стала, куда уж мне, ребятки… Девятый десяток доживаю, голова во какая пустая.
— Тут лошадей привязывали, — говорит профессор. — А вон там, — показывает рукой через площадь, — был домик. Погоди, как звали хозяйку-то? Жил я у нее… Вот те и на — запамятовал… Видали, что творится! — сердится на себя профессор.
— Господи!.. Никак Канишаускене? — шамкает губами старушка.
— Канишаускене! Точно. Вот видите, у вас-то память лучше. — На мгновение взгляд профессора застывает на месте, где стоял домик Канишаускене… — Может, жива еще?
— Канишаускене-то? Значит, не знаете? Да откуда вам знать-то… Померла далеко отсюда… — Старушка испытующе смотрит в глаза профессору. — А дети вернулись. Девчонка в Тельшяй живет или в Скуодасе, не скажу, а сын — вроде бы в Вильнюсе. А может, в Каунасе или Шяуляй… Приезжают проведать… родные места. Ох, народу теперь тут много бывает… Все едут да сдут. Ага, значит, и вы у нас бывали. Так давно. Так давно.
Профессор бросает взгляд на мостовую; среди булыжника проклюнулась трава.
— Костел закрыт? — спрашивает он.
— Закрыт, закрыт… Боимся держать открытым. Зайти хотите? Я сейчас сбегаю… — и она «бежит» в свой дом, потом спешит обратно со связкой ключей и тряпкой. Пока они разглядывают костельные своды и образа святых, старушка тряпкой смахивает пыль с исповедальни.
— Здесь находился любопытный образ кисти народного художника, — говорит своим спутникам профессор.
— Образ? Никак Иисуса? Находится еще, уважаемый, находится… — старушка, шаркая, семенит к двери, с шумом сваливает стремянку в углу и показывает большой холст — промокший под дождем, заплесневелый Христос несет тяжкий крест.
Профессор качает головой.
Архивариус ставит на место стремянку.
Когда старушка с неожиданным проворством запирает дверь и они выходят к воротам костельной ограды, скрипач сует ей деньги, которые старушка с таким же проворством берет — цапает искривленными пальцами.
— Спасибо, спасибо, что не забываете… — и, подойдя вплотную к скрипачу, спрашивает — тихо, но все слышат: — А этот черненький, часом, не еврей?
— Еврей, бабушка. Угадали.
Старушка осторожно поднимает глаза на архивариуса, качает головой:
— Господи, господи, вот я и говорю…
Архивариус смеется в полрта, по-старчески смешно прыскает и старушка.
На родине великой писательницы проворнее других бегает архивариус. Дольше всего стоит он перед листочком с завещанием, на котором в последний раз вывела подпись писательница.
— Ну и ну, ну и ну… — удивляется он, однако никто не понимает, о чем он.
— Вы только посмотрите — какие прекрасные руки, — вполголоса говорит скрипач.
Руки писательницы, как у святой. Фотограф делает снимок. Ему хочется сделать снимок и чулана со старым очагом, откуда, едва сторожиха приоткрыла дверь, повеяло прахом столетий.