Мост через Жальпе
Шрифт:
Бронюс повернулся к Винцасу.
Эту весть, само собой, сообщили потихоньку, почти тайком; собрали нас всех, ждавших этого рейса, вместе и сказали, что завтра с утра родных и близких — не более, чем по два человека — доставят туда на специальном самолете специальным рейсом. Я решил полететь один, без девочки, но когда сказал ей, она так зарыдала, что я решил взять ее с собой. Пускай все увидит сама.
Назавтра мы ждали самолет, у всех уже собрали паспорта. Вышли из здания аэровокзала, были уже у выхода на взлетную полосу, и тогда, Бронюс, случилось чудо, какого
Да, Бронюс, это была моя жена.
— Чертовщина! — сказал Бронюс.
— Точно, Бронюс. Это была моя жена и мать моей дочки. Лоб заклеен пластырем, правая рука — на перевязи.
Словно оцепенев, мы пятились от выхода, в это время кто-то что-то пронюхал, понял, через все здание аэровокзала к нам уже бежал фотограф в белых штанах, подскочив, щелкнул. «Убью!» — в ярости крикнул я ему, а жена отвернулась и глядела через распахнутую дверь на людей, которые, ссутулясь, брели через поле к самолету.
Разве это не было величайшим счастьем, величайшим чудом в моей жизни, в жизни всей нашей семьи, Бронюс? И невыносимым бременем тоже — когда надо радоваться и плакать одновременно. Пусть это не прозвучит напыщенно: с того раза, на что-нибудь решаясь, я молча советуюсь с теми, которые погибли возле того аэродрома, и с теми, которые тогда молча брели к самолету, чтобы улететь к братской могиле.
— Довольно!.. Говори лучше, как все случилось? Засиделась у этой своей подруги?
— В общем, да; она собиралась лететь со всеми, но пришлось остаться, поскольку таксист в спешке зацепил за грузовик, ничего страшного, только в аэропорт жена уже не успела. На всякий случай она заранее предупредила руководителя экскурсии, чтобы ее не ждали. Из больницы, где ей сделали перевязку, в аэропорт жена приехала в тот миг, когда все уже кончилось.
— Я слышал об этом случае.
— Всюду о нем говорили.
— Нет, но я слышал, что одна женщина спаслась… Только уже не помню, каким образом. Когда это было?
— Восемнадцать лет назад.
— Совсем не веселая твоя история.
— Говорил же, что все идет вместе. Поверь: и меня, и жену, и дочку это редчайшее событие заставило почувствовать… Пожалуй, вкус жизни.
— Верю. Вижу…
Бронюс уставился на противоположный берег реки. Над ним парила большая птица.
— Летит к твоему дому, — сказал Бронюс.
— Бывшему.
— Не осталось ничего?
— Нет… Все осталось. Больше, чем было. Тут, — Винцас ткнул пальцем в грудь.
— Сдались нам, Винцас, эти детские обеты! А ну их! — Бронюс встал и по привычке одернул пиджак.
— Теперь твоя очередь. Рассказывай.
— Ладно. Вставай и подойди поближе, лучше сойдем с тропы.
— Зачем это?..
— Иди, иди, всегда ты горазд был кричать!.. Скажу только тебе одному…
Винцас встал, Бронюс подошел к раскидистому орешнику. Говорил он шепотом, волнуясь, говорил очень коротко. Когда кончил, попробовал улыбнуться.
Винцас глядел себе под ноги.
— Вот
— Твоя пострашнее, Бронюс. Понятная, но и страшная. Как много должен выдержать человек.
— Безымянная высота, Винцас. Помнишь по военной науке? Послушай, черт побери, может ли творчество обладать фундаментом попрочнее того, что дает жизнь? Ведь нет?
— Я тоже так думаю.
— Кстати, Винцас… Скажи… Почему в наших народных песнях так часто упоминается Дунай? Где и когда литовцы эту реку видели?
Винцас внимательно досмотрел Бронюсу в глаза.
— А… Понимаю. Читал. Видели, разумеется, видели — в седой древности. Но это название в песнях стало нарицательным именем реки.
— Это точно? А я и не знал. «По ту сторону Дуная…»
Тридцать лет спустя… Пускаться ли сейчас в пустяковые разговорчики, рассказывать ли, как жили, что видели, что слышали? Странное дело: обоим кажется, что большая часть их жизни минула здесь, возле булыжного шоссе, которое сейчас залито асфальтом.
Откосы реки Бальчя, орешники Бальчи, люди с Бальчи, которых почти уже нет. Из того времени.
Тридцать лет спустя.
Внизу, у того места, где через речку должны быть переброшены мостки, слышен повторяющийся скрип — видно, дерево, какая-нибудь ольшина, трется о бревно мостков, всегда ведь терлось… Скрип-поскрип — медленно, с писком приоткрывается форточка познания.
— Так что, Винцас, поехали? Когда теперь?
— Давай сбавим десятилетия, Бронюс.
— Нет: опять через тридцать! Не перезваниваться, не списываться — в тот же день и тот же час.
— Да пошел ты знаешь куда: тогда будет 2013 год!
— Ну и что? Будет! Или думаешь, что нет?
— Ничего я не думаю… Ты расскажешь свою веселую историю, я — печальную. Кто-нибудь уж нас привезет…
— Привезет, Винцас… Приехал я последним, поэтому удаляюсь первым. Ты давай немножко задержись.
— Спятил! Давай вместе поедем. Почему я должен оставаться один?
— Так и пойдем, будто барышни, через льняное поле? Знаешь, немножечко грустно, Винцас. Теперь я скажу громкими нашими словами тех времен: не будем компрометировать идею!
— Раз так, ступай.
Бронюс пожимает руку Винцасу, сделав несколько шагов, оборачивается, Винцас подходит к нему. Глядя на тропинку, бегущую по откосу Бальчи, они обнимаются.
Оставшись в одиночестве, Винцас смотрит вниз, на петляющую желтую полоску, какой-то голос приказывает ему спуститься к мосткам, проверить, то ли самое там бревно, что было когда-то, или уже другое переброшено, но ему страшно спускаться вниз, в тень, во мрак. Он остается наверху.
Повернувшись на закат, видит Бронюса — тот уже вышел из льняного поля, шагает бодро, хлопает дверца, Бронюс садится в автомобиль. Словно жук, автомобиль переваливает через выбоины, вздымая пыль.