Мост через Жальпе
Шрифт:
Говорят же: не бросай дорогу ради тропинки. Бросай, если только попалась сносная тропа, а по дороге все несутся как угорелые длиннющие машины с бревнами и порожняком, да еще какой-нибудь трактор тарахтит как по ребрам. Казалось, сам сатана затеял где-то за лесом строительство смоловарни.
Вайшвила уже несколько раз собирался свернуть на тропу, но все не попадалась приличная. Груз у него широкий, занимает много места, и шоферы поосторожнее издалека уже сигналили. Увидев грузовик, двигающийся навстречу с длинными железобетонными
Много лет он ходит по этому шоссе, иногда остановится легковушка, высунет голову бородатый юнец и спросит дорогу, но не было таких, чтоб вызвались подвезти. Правда, некоторые просили, чтобы Вайшвила им продал свой товар.
— Не продам! — отвечал Вайшвила. — Сделал на заказ и несу отдавать…
Не было никакого заказа, каждый раз носил на базар, там люди если и покупают, то и используют его изделие по назначению, а такие вот бородачи их на лампы под потолком вешают. Все, все перемешалось — когда нет определенной жизни, то нет определенного, своего места и у вещи!
Идет Вайшвила вдоль реки, зная, что должна быть тропинка, была ведь три десятка лет назад, уходит все дальше от этого дурацкого шоссе, его корзины издалека кажутся пузырями на спине, сильно смахивают на олимпийские кольца, не хватает только надписи: Moscow, 1980.
По тропинке ходьба так ходьба! Возле тропы живет птица побольше, славно цветут подснежники, из вспаханного клочка земли высунули макушки хвощи — хилые у них стебельки, но какая без них была бы весна? Топает себе Вайшвила по берегу речки, тащит корзины на базарь на душе полегчало, спало злополучное напряжение, кукушки, знай, кукуют на березах!
Ну и жизнь у человека! Такая простая штука, как хождение по тропе, а ведь уже тридцать лет он сюда не ступал, и сейчас все так, будто идет он по неведомой земле. Откуда здесь такая славная поляночка, этот пригорок, заросший белой кашкой, с высокими березами по краям? Да и берез этих не было. И фундамент какого-то здания — совсем аккуратный, почти не потрескавшийся, только замшелый по бокам. Несколько подснежников, знай, цветут возле того места, где бывает крыльцо. Зато внутри, из глубокого погреба, уже успели на целый метр над фундаментом вылезть темные елочки, а березки так и рвутся к свету.
Вайшвила попробовал было усесться на угол, только испугался, увидев сквозь дужку одной корзинки маленькую девочку, которая сидела среди трилистников, срывала одуванчики и складывала их в кучку.
— Что тут делаешь? — не совсем спокойным голосом спросил Вайшвила.
Девочка нахмурила лобик и ничего не ответила.
— Где твой дом?
Девочка усмехнулась и опять ничего не ответила.
Вайшвила попятился, потом повернулся и торопливо побрел дальше, задевая корзинами за кусты. Не страх это — человека в таких годах так быстро не напугаешь — а все равно что-то пощекотало спину, озноб пробежал. Дьявольщина, зачем ребенок торчит возле этого фундамента? И чем дальше он шел, тем больше лезла в голову всякая чушь.
За тридцать лет не только деревьями все зарастает, но и великое множество людей отдают концы. Вайшвила-то еще не отдал, но разве он тот, что был? Одно слово, хворостинка, а было
— Ты же последний нищий, извини за выражение, так чего артачишься? — спросил упитанный человек из города, вызвав по списку самого подходящего. Звал выйти из-за школьной парты, подойти к столу, накрытому красной материей, однако тот — ни с места.
— Да какой я вам нищий?.. — рассердился человечек. — И зачем мне туда ходить, и так все услышите… Фундамент основательный отгрохал…
— Со всеми пойдешь — другим человеком будешь…
— Раз вам хочется — и будьте!..
Человек из уезда рассердился. Всегда сердишься, когда наметил провернуть дело побыстрее, а тебе мешают. Хорошо, что был и другой достойный гость — в синем плаще и кирзовых сапогах. Он обоих утихомирил:
— Темный, как ночь! Дадим срок, пускай одумается.
Думать пришлось в помещичьем амбаре, много голов думало. К вечеру следующего дня все присоединили свои участки к обобществленным землям.
Когда было сказано, что председателем надо бы поставить Вайшвилу — люди даже ногами затопали — потому, что любые выборы всегда вещь приятная, и потому, что на других, умеющих карандаш по бумажкам гонять, такая беда уже не выпадет: председатель-то ведь нужен один!
Когда все затихли, человек из уезда добавил:
— Теперь, уже как председатель, может, пожелаешь что сказать? Причешись и толкни речь.
Это была первая изящная шутка гостя из уезда — все должны были понять, что и он человек как человек: так сказать, один за столом, другой — когда дело в шляпе. Как этот Вайшвила причешется, если вместо волос у него на голове только три больших родинки. И лицо у него было в родинках.
— Ничего не могу сказать, — сказал Вайшвила, покраснев и покрывшись испариной. — Поживем — увидим.
Пожили. Вместе с ним постоянно жили люди из уезда и волости, а чаще всего этот в синем плаще и кирзовых сапогах. Иногда какая-нибудь бабенка осмеливалась спросить его:
— А что мы получим за эту общую работу?
— А как же? Получите. Только надо работать так, чтоб пена шла… Жареные цыплята с неба не падают…
И не падали: синий плащ представителя синел где-нибудь на травке — его хозяин, устав от трудов праведных и наугощавшись, спал, а люди, когда Вайшвила поворачивался к ним широкой спиной и глядел через дверь сеновала в поле, молотили снопы на гумне, ссыпали зерно в мешки, а потом в сумерках растаскивали их по домам.
Корзины раскупили в миг, многие заказали и на следующий базарный день, куда как лучше продавать подальше от дома — никто не скажет, что слишком много собрал или плохо сделал. И топает себе бывший председатель обобществленных земель домой, уже и рюмочку успел в буфете опрокинуть, идет по тропинке вдоль реки, всегда теперь так будет ходить — как только отделяешься от этой грязи и шума на шоссе, становишься похожим на человека, и память как бы отмыкается.