Мост к людям
Шрифт:
Именно выбор гражданской позиции был всегда причиной появления всех творческих методов. Вследствие такого выбора появился и абстракционизм, и социалистический реализм. Чем более отдаленной бывала позиция, с которой художник наблюдал, тем сильнее смазывались реальные очертания жизненных явлений. Растянув это расстояние до размеров, когда глаз уже теряет способность фиксировать то, в чем заключена сущность, художник доводит до абсурда и самое изображение. В результате появляется чистая геометрия, за которой в художественном понимании ничего не стоит, потому что ни точка, ни линия реально в природе не существуют и являются лишь условным обозначением
Люди, считающие, что победа такого искусства означала бы свободу художника, забывают или замалчивают то, что такая «свобода» прежде всего бегство. А бегство не может быть ни свободой, ни победой: оно — поражение. В искусстве, которое общество всегда рассматривало как средство самопознания, такое поражение является полным крахом, ибо само его существование теряет какой-либо смысл, поскольку оно не способно выполнять основное свое назначение — познавать.
Я не верю, что Рокфеллеру, например, абстрактная живопись нравится именно как наилучшее средство художественного раскрытия действительности или человеческой души. Оттого, что человек миллиардер, меняются не сами эстетические критерии, а только отношение к ним. Следовательно, вероятнее всего, что субъективно он и не полагается на декоративные пятна как на самую современную форму проявления художественного сознания людей, но, как капиталист, вынужден их пропагандировать из-за того, что боится реалистического искусства. Абстракция безопаснее — на расстоянии, с которого наблюдает жизнь абстракционист, трудно, а то и вообще невозможно увидеть язвы на теле общества, а таких, как он, это вполне устраивает.
Поэтому Рокфеллер и скупает их полотна: набивает им цену и таким образом отвлекает от того искусства, которое способно открыть людям глаза и указать им путь. Его действиями в этой области руководит не эстетический вкус, а инстинктивное чувство классовой самозащиты, страх перед раскрытием истины, заключающейся в том, что капитализм — разбой.
Только настоящее социалистическое общество может не бояться правдивого отображения, ибо принципы, на которых оно построено, основаны на справедливости, и потому оно не боится никакого суда. Напротив, оно заинтересовано в том, чтобы такой суд постоянно свершался, поскольку в процессе «рассмотрения дела» неизбежно будут раскрываться перед всем миром его благородные и человеческие принципы.
Именно по этой причине мы за реализм. Люди, которые считают, что, отвергая другие творческие методы, наше общество проявляет произвол, глубоко ошибаются, ибо выбор такого творческого метода, как наш, продиктован самим характером социалистического общества, точно так же, как выбор абстракционизма полностью обусловлен социальными потребностями общества Рокфеллера и подобных ему.
Мы за реализм потому, что не боимся р а з о б л а ч е н и я; Рокфеллер за абстракционизм потому, что ему необходимо п р и к р ы т и е.
Тут, мне кажется, уместно вспомнить о дегте и о лаке. Эти два химических вещества стали в наши дни предметом горячих дискуссий в художественной среде. Кое-кому кажется, что лаковый блеск более всего подходит нам, другие склоняются к тому, что о достижениях нечего говорить, надо говорить лишь о недостатках.
Если бы меня спросили, что выбрал бы я — деготь или лак, я бы ответил, что выбираю правду. Правдивое изображение не может умалить положительных черт, какими вполне заслуженно гордится наше общество. У нас нет никакой потребности прибегать к каким-то искусственным средствам, поскольку естественный характер социалистической
Разумеется, и правда не абстракция, она может тоже стать беспредметной догмой, если мы не увидим за ней благ трудовых людей, их трудовых интересов, их стремления достичь своих идеалов.
Вот почему каждый писатель должен принимать своим творчеством прямое участие в борьбе за лучшую долю людей, вносить свой вклад в построение и совершенствование своего общества. Вот почему наш реализм активный: он — борьба.
6. МЫ ТОЖЕ ЛЮДИ
Мне кажется, что существенным недостатком нашей критики является то, что она частенько за литературным произведением не замечает самого писателя — живого человека. Если практическую цель критики усматривать в стремлении помочь избавиться от каких-то недостатков, то прежде всего следовало бы понять, что он за ч е л о в е к, этот писатель, и как найти дорожку к его душе. Ведь нужно убедить писателя, доказать, что он ошибается, то есть не только разрушить его представления, а и заставить воспринять свои. Выходит, прежде всего следовало бы позаботиться о том, чтобы склонить писателя на свою сторону, завоевать его симпатии, вызвать к себе доверие, то есть повести разговор с писателем как с человеком, которому присуще все человеческое.
Тем временем приходится нередко слышать, что такой-то автор, дескать, не любит критики, не прислушивается, относится невнимательно к серьезным советам…
Критика не такая уж приятная вещь, чтобы ее особенно любить. Когда она справедлива, то прежде всего указывает на то, что ты сделал свое дело не так, как следует, а узнавать об этом не так-то приятно. Но автор себе не враг, и никто не желает успеха своей книге так горячо и искренне, как он. Стало быть, если он не прислушивается к справедливому и суровому голосу, то для этого должны быть серьезные причины.
Чаще всего их две.
Первая: статья о его книге написана в таком тоне, что с самого начала настраивает против себя, вызывает внутреннее сопротивление категоричностью критического языка и поэтому делает писателя психологически неспособным воспринимать даже святые слова.
Вторая: книга уже напечатана, продается в магазинах, и автор уже ничего не может исправить — разве что в дальнейших изданиях, которых не скоро дождешься при наших издательских условиях. А критик, который вроде должен был бы это понимать, пишет о книге так, словно перед ним рукопись и автор может учесть его советы перед тем, как сдать книгу в печать.
Можно было бы привести множество причин, мешающих иногда писателю «воспринимать критику», и в большинстве случаев они носят психологический характер. Критик, как говорится, не умеет «подойти», он не пытается завоевать доверие перед тем, как высказать горькую правду. А завоевать доверие вовсе не означает подсластить пилюлю. Можно высказывать беспощадную правду и, проявляя доброжелательность и человечность, находить путь к писательской душе. При этом нужно не забывать только одного: что писатель человек со всеми сильными и слабыми чертами, свойственными людям вообще, и если в нем и есть что-то особенное, то прежде всего непосредственность и острота восприятия жизненных явлений, в том числе и того тона, каким критика с ним разговаривает.