Мотылёк над жемчужным пламенем
Шрифт:
Меня шатает. Ноги не слушаются.
– Как же я тебя ненавижу, – искренне бросаю я. – Почему именно ты моя мама? Ответь мне, почему?
Татьяна ахает, будто получила ножевое ранение.
– Обещаю, я всё исправлю…
– Замолчи! Я не верю ни одному твоему слову!
– Верь мне, Варя, – говорит она, отчего становиться вдвойне дурно. – У меня есть переписки, есть запись звонков…
До хруста сжимаю челюсть и цежу сквозь зубы:
– Уходи. Проваливай. Сейчас же.
Опустив голову и спотыкаясь, Татьяна медленно проплывает к выходу.
– Я всё исправлю, всё исправлю, –
Глава#36. Витя
– Нагрей воды, сынок. Мне холодно. Мне очень-очень холодно.
Я слышу шум воды. Он вонзается мне в мозг и разрывает перепонки. Я слышу женский крик. Где-то там, в жуткой комнате, стены который проедены плесенью, ржавчиной и нестерпимыми муками, стонет мама. Мои вены горят пламенем, сердце выжимает, как губку. Я слышу плачь. Узнаю в нём Варю и открываю глаза…
Тюремная коробка – обезьянник – что-то вроде кунсткамеры. Моя душа вырывается наружу, а тело бьётся об стены. В больной голове мелькает один и тот же эпизод: разочарованный взгляд Вари. Она не поверила мне. И не верит сейчас. От этой мысли свербит под кожей. Кости ломает. Выворачивает внутренности. Подобное я чувствовал при сильнейших приступах ломки и думал, что больше не прочувствую адское мучение. Но оно вернулось, как и желание избавиться от невыносимой ломоты.
– Оп, проснулся зверёныш, – звучит мерзкий, разорванный в клочья, скрипучий, как прогнивший пол, голос. – С собеседником покозырнее будет.
С трудом отрываю голову от лавки и щурясь, осматриваюсь. Следственный изолятор, требующий капитального ремонта. Жуткая вонь: едкий табак и сырость. Догнатый товарищ капается в умывальнике, словно ищет в нём выход.
– Эй, дружище, неважно выглядишь. Бледный, как смерть, башка пробита. Но у меня есть чем взбодриться, – на костлявых ногах он приближается ко мне и трясет перед лицом пакетом с наркотой. – Будешь?
Всё моё тело, каждая мышца откликается на сие угощение. Чувствую себе безвольной мартышкой, готовой накинуться на лакомство. При одном лишь виде вещества сносит голову. Рассудок теряется. Ощущаю его власть над мной. Прошло слишком мало времени, чтобы я мог побороть влечение…
– Ты сможешь, Витя. Ты справишься.
Трясу головой, возвращая себя в сознание.
– Тебя как звать? – откашливаясь, спрашиваю я.
– Петя.
Мои ноги касаются бетонного пола. Прорабатываю шею и руки. Поднимаюсь и с неким сожалением смотрю на наркошу.
– Так вот прости меня, Петя. У меня нет другого выбора. Уверен, ты меня поймёшь. Дружище.
– О чём ты? – моргает он.
– Об этом.
Бью его сильно, даже не стараюсь быть ласковым. Не хотел мараться, но он не оставил мне выбора. Теперь орёт, как резанный, неосознанно помогая моему плану свершиться. На крики прибегают ряженные и уводят искусителя из «рая». А потом бьют меня. Да так настырно, не жалея, будто жизнь им испортил. Отключаюсь.
– Помоги мне, Витя. Мне холодно. Не оставляй меня, сынок.
Дурные
– Как ты мог, Витя? Почему снова меня оставил? Ты лгал мне всё это время.
Я был готов жить в вечной ломоте, но только не слышать голос Вари. Разочарованный, наполненный ненавистью и обидой.
– За что ты так со мной? За что, Витя? – дьявольской мелодией разносится в голове. – Ты обманул меня. Предал. Снова. Твоя мать была права. Ты не достоин жить. Ты – чудовище. Больное и бесчувственное. Ненавижу тебя.
Так длится несколько часов, быть может дней. Это мой бред. Это мой Ад. Из него нет выхода. Я сломлен.
– Звягин, на выход! Вставай, лоботряс, за тобой приехали! – продолжает играться коварное сознание. – Не на курорте, дома выспишься! Вали, а то передумаем!
Глава#37. Варя
Пять месяцев спустя. 31 декабря, город Брянск
Терапевтическое сообщество «Твой шанс», поддержка наркозависимых
Аванзал, 19:46
– Тарасова, я пошёл на безумную авантюру, позволил превратить свою клинику в место для проведения идиотских утренников, даже умудрился вложиться в карнавал имбецилов, а ты не можешь выполнить элементарную просьбу?! – кипятится Гена, с ужасом наблюдая за группой алкоголиков, которая столпилась у входа в аванзал.
Новички ребцентра походят на оголодавших дикарей, они с трудом сохраняют дистанцию – остаются вне помещения и с животным предвкушением наблюдаю за подготовкой к праздничному банкету.
– Сейчас проводок на гирлянде скручу и решу проблему, – обещаю я, с задумчивым видом разбираясь с несложной электрикой. Вредные контакты не желают скрепляться, но после нескольких манипуляций с зажигалкой и изолентой, пластмассовая красавица мелькает разноцветным огоньками, чем-то похожими на наглядный пример короткого замыкания.
Я дивлюсь, испытывая неприкрытую гордость. Командир восхищён не меньше, но продолжает старательно вредничать.
– Если это подобие на ёлку вспыхнет, ты автоматически уволена, – в миллионный раз повторяет начальник. Он грозится увольнением по несколько раз на дню, отчего его угроза перестала иметь какое-либо значение. Гена не отпустит меня. Уже нет.
Мне понятен его нервоз. Я имела наглость уговорить его на проведение праздника в стенах ребцентра, что изначально считалось полным безрассудством, а для большей части больных – искушением. Но мне эта затея показалось удачной, ведь она несла позитивный настрой и могла объединить вновь образовавшуюся семью ещё зелёных зависимых; могла объединить мою семью, вновь образовавшуюся.