Мотылёк над жемчужным пламенем
Шрифт:
– Варя, ты видела Арину? – беспокойно интересуется отец, расставляя разнокалиберные тарелки по длинному столу. Его движения неуклюжие. Всё буквально валится из рук. – Она только что стояла возле стойки с заспиртованными органами и внезапно исчезла. Боюсь, ребёнку здесь гулять небезопасно. Вдруг, проглотит что?
Я целую отца в щёку, всеми фибрами благодаря за неоценимую помощь.
– Тебе не о чем переживать. Прозвучит странно, но это самое безобидное место, которое только можно представить, – звучит неубедительно и я дополняю: – На улице снег хлопьями. Она гуляет.
–
– Здоровая пища – то, что нужно для слабого организма, – безынтересно повторяю присказку благотворителей, вручивших новогодний паёк. – Да и денег на индейку Гена пожадничал. Именно поэтому я попросила тебя скупить весь оливье в магазинах.
Михаил Тарасов раскладывает приборы и украдкой поглядывает на занимающихся магнитофоном наркозависимых. Это не страх. Они для него – инопланетяне.
– Так ты поможешь? Чувствую себя слепым кротом в карточном лабиринте.
– Обязательно, пап. Как только отправлю алкоголиков по комнатам, настрою телевизор в холле туберкулёзников, помогу кайфушникам с аппаратурой и сразу к тебе.
Мужчина, что когда-то порицал мне не гулять возле проезжей части, теперь смотрит на меня заморенным взглядом.
– Боже, никогда бы не подумал, что услышу подобное от собственной дочери, от своей маленькой девочки. Эх, а когда-то ты боялась духового шкафа.
– Он шевелил дверцей и был похож на огнедышащего монстра, – улыбаясь, оправдываюсь я и бегу поскорее выполнить свод указаний от Геннадия.
Сегодня воздух ребцентра звучит по-особенному; нет аромата свежей хвои, нет цитрусовых ноток, нет даже хлора. Пахнет радостью, теплом и уютом. Безумно приятно наблюдать за улыбками людей, которые давно утратили вкус эндорфина. Очевидно, их пугает появившееся чувство жизнерадостности, но они охотно принимают его в своих изувеченных сердцах. Радуются поющим ангелам и заворожённо наблюдают за играющими бликами гирлянд, как самые наивные, уязвимые дети.
– О, Варька, а ты куда намылилась? Репу начесать решила? – в дверях натыкаюсь на Анатолия, он как и прежде сопровождает экстравагантную барышню, вот только к аристократическому лексикону до сих пор не проникся. – Так лохматой, доча, будь. Нам так привычнее.
Только сейчас я вспоминаю о внешнем виде и о платье, которое приготовила на вечер. Оливковое шифоновое творение заждалось меня в комнате, не первый день вися на пластмассовых плечиках, но сегодня мы воссоединимся, только чуть позже. Даже на первом этаже мне слышны негодующие крики туберкулёзников, что так яро ждут чёткой картинки «Голубого огонька».
– А я морса нам навёл облепихового, – старик хвастается двухлитровой банкой с подозрительного цвета жидкостью. – От вишневого проносит, а у нас и так все без конца серутся. Бумажка вечно в дефиците.
Охваченная подозрением, я глубже вдыхаю аромат причудливого морса – проверяю на наличие опьяняющих веществ, но компот проходит проверку. Тогда я прошу «юного» кулинара
За окном неспеша надвигаются сумерки. Вдалеке, за черными ветвями деревьев мелькают крошечные огни салютов – город празднует ещё до начала. Мне немного грустно и в то же время волнительно. Сегодня впервые соединятся две части моей разносторонней семьи. Они такие зеркальные, но любимы одинаково. И если у ёлки принято загадывать желание, то моё одно: пусть они подружатся.
После душа кручусь у зеркала. Вредные волосы магнитятся в разные стороны и прилипают к телу. Грудь так и не стала наливной, но свободное платье скрывает грустный недостаток. В глазах отражается свет от торшера и не только. Пуще наглею и мысленно загадываю очередное желание: сохранить этот блеск до конца своих дней.
Время близится к десяти вечера. Ускоряюсь – убираю салфеткой не впитавшийся крем, приглаживаю волосы водой, натираю на щеках румянец – и мчусь в зал, где меня уже ожидают отцы, дама в интересной шляпе и брошью, и усталый начальник. Дембеля ребцентра заняли несколько ближайших столиков, Гена позволил нескольким группам поприсутствовать на празднике, что было весьма щедро.
Дело за малым. Помогаю ребятам с музыкой, и хриплый магнитофон радует нас легендарными треками британской рок-группы Queen. Разобраться с уровнем громкости выходит сложнее. В какой-то момент за спиной раздаются родные голоса:
– Дядь Вить, в следующий раз я тебя в снежки сделаю! Твоя победа была нечестной! Ты мухлевал и кидался кусками льда!
– Умей принимать поражение, мишура. Я тебе поддавался. За камни не брался.
– Ага! А зачем ты жёлтыми кидался, на которые собаки…
– Так, хватит болтать! Снег с себя стряхнула, сопли втянула и бегом за стол!
– Есть!
– И есть, и пить, и чавкать!
Я закусываю губу, в попытке сдержать смех. На мгновение представляю Витю в роли отца – выходит нелепо и трогательно. Его строгость слишком добрая, но мне симпатизирует эта открытая подлинность, в ней нет фарса, нет напускной вежливости, нет той грани, что заставляет ребёнка ощущать себя маленьким человеком, капризным и изнеженным. Он всегда общался с Ариной на равных, потому девчонка рядом с ним чувствует себя взрослой, более значимой, личностью, что ли.
– Я жутко замёрз, – мой затылок обжигает горячее дыхание. – Можно мне погреть руки? Ты позволишь?
Странная просьба не вызывает подозрения, даже смешит.
– Что за глупости? Конечно, – фыркаю я, продолжая настраивать уровень громкости на музыкальном ящике, но когда чувствую холодные пальцы на бедре под юбкой, отпрыгиваю и вскрикиваю от изумления: – Звягин! Ты совсем мозги отморозил?!
Моя реакция превращает Витю-романтика в Витю-засранца-привычного.
– Какой смысл иметь девушку, если нельзя её потрогать? Это незаконно.