Мотылёк над жемчужным пламенем
Шрифт:
На секунды зарываюсь в прошлое. Зима. Вьюга. Вижу Тарасову, в шапке набекрень, с блокнотом в кармане, с улыбкой дурацкой. Как и раньше на шею вешается, душит, и мы в сугроб валимся. Но теперь это не воспоминание. Всё в реале. Да и падать уже не так мягко. Лето, ведь.
– Твою мать, Тарасова! Ты мне копчик сломала, психованная!
Боли не чувствую, только тяжесть приятную.
– Как же я тебя ненавижу, Звягин! Как же ненавижу! – либо плачет, либо ржёт. Но обнимает крепко-крепко. Я и сам руки в замок складываю, отпускать не хочу. Волосами дышу. Теплом греюсь. – Что
Закрываю глаза. Мне плевать на всех. Мне хорошо.
– Теперь порядок, Варька. Теперь порядок.
Мир, желания. И тайны. Души. Пламя. Мотыльки.
Глава#33. Варя
Какая польза от слов, если за ними ничего не стоит?
– Что за странная улыбка?
Я не верю своим глазам, но верю сердцу, которое бьётся в бешенном ритме – так, по старой доброй привычке оно реагирует на присутствие Звягина. Он совсем не изменился. Светлые волосы, высокие и угловатые скулы, хитрая ухмылка, которая всегда раздражала и в то же время была волнующей. И, конечно же, льдинки. Его глаза – мутные льдинки. Они источали холод, но сейчас приветливо грели.
– Ты пугаешь меня, Тарасова. Может, скажешь хоть что-нибудь?
Дураку не объяснить, что горло сдавило так, что едва сдерживаю слёзы, надрывный крик и остаюсь в сознании, ведь успела поверить в то, что больше никогда не услышу его голоса. Иначе говоря, вернулась из комы. Такой затяжной и беспросветной. Но теперь меня преследует тягучий страх, что он может исчезнуть, подразнить и оставить, как делал это прежде. Оттого и скованность. Оттого и немота.
– Знаю, знаю, видеть рада. Вон, как хвостиком виляешь, – улыбаясь, шутит Витя. – Статуэтка из тебя потрясная, да только функций маловато. Признаться, это напрягает.
Прохожие уже успели потерять к нам интерес. Наше феерическое падение на асфальт сравнилось с дурачеством. Людям не понять, что именно сейчас я балансирую на грани жизни и смерти. Кто бы мог подумать, что так сильно скучала по нему?
– Мне время нужно, Звягин. Немного времени, чтобы проснуться, – себя не слыша, оправдываюсь я. – Разве ты не понимаешь?
Его дыхание сбивчивое, как и моё.
– Понимаю. Ещё как понимаю. Но если мы потратим драгоценные секунды на ступор и дурацкие расспросы, то на главное совсем не ничего останется, – неоднозначно заявляет он, а потом протягивает руку. – Пойдём, поэтесса, прогуляемся.
Порываюсь и не раздумывая беру его за руку, но тут же осекаюсь.
– А как же Гена? Концерт? Кирилл? Мы не можем так взять и уйти.
Витя крепче сжимает мои пальцы и кривит лицо.
– Концерт? Кирилл? Ты перечисляешь список маловажных вещей? Мне плевать на них, Варя. Даже на того Гену, чёрт возьми, всё равно. Ты в привычном образе матушки, я понял, но разве сейчас это важно? Ты или идёшь со мной, или остаёшься ублажать немощных. Решай.
Я успела отвыкнуть от его грубости. Мне обидно и неприятно. Без того затуманенный разум
– Явился, как снег на голову и принялся мне указывать? – вырываю руку и вскидываю подбородком. – Спешу тебя обрадовать, но у меня появилось своё мнение, Звягин. Хоть раз прояви уважение и посчитайся с ним, – с наиумнейшей физиономией я утопаю в собственном полоумие.
Рассмеявшись, Звягин дёргает плечом.
– Ну тогда счастливо, – прощается и невозмутимо шагает в сторону остановки. Уходит. Уверенно. Всё дальше и дальше.
Меня обжигает едкая злость. Щеки горят, будто бы мне залепили пощёчину. И только спустя резиновые секунды приходит сносное осмысление, что я натворила.
Бегу вслед за Витей по скользкой дорожке из гордыни и самоуважения. Равняюсь с парнем, но занятый ожиданием маршрутки, он будто бы меня не замечает или попросту делает вид. И только когда захожусь в показательном кашле, он оборачивается. Смеётся. Скалится.
– Вот те на! Как быстро ты передумала! Речь про мнение была не твоей, так?
– Ещё чего! Я – свободный человек, делаю то, что захочу. Мне захотелось прогуляться, а ты здесь не причём.
Витя давится смешком, но принимает шаткий довод.
– Как скажешь, поэтесса. Как скажешь…
Ярко-жёлтый, украшенный ржавыми дырами трамвай, останавливается перед нами и со скрипом разводит двери. Витя делает шаг. Я поспеваю за ним.
– Решила прокатиться? – искрит глазами он.
– Я часто так делаю. Не ищи здесь подвоха, всего лишь пустое совпадение.
– Что ж, тогда прошу, – парень выставляет ладонь, пропуская меня вперёд.
Я прохожусь глазами по полупустому салону, разукрашенным лилово-розовым закатом, и занимаю свободную лавочку – единственную, где могли бы уместиться двое. Но Звягин поступает по-своему и становится соседом для двух престарелых кошатниц, на руках которых ластятся два пушистых комочка.
Сволочь. Гад. Подонок.
– Не помешаю, дамы?
– Что ты, сынок! Присаживайся! Нам веселее будет!
Отвернувшись к окну, я умудряюсь украдкой следить за происходящим.
– Можно погладить? – спрашивает он и тянется к шоколадного окраса британке, но та быстро приструнивает наглеца и оставляет на запястье несколько кровавых царапин. – Вот вредина мохнатая! Где её манеры?
– Это дед её разбаловал, – причитает одна из старушек. – Теперь Матильда за хозяйку в доме. Обои портит, в тапки гадит, а он всё нахваливает. Я от шерсти её задыхаюсь, а у этой хвост трубой. Такая важная, высокомерная, аж тошно.
– Знаем мы таких, – хмыкнувши, подмигивает Витя, – с самомнением.
Прячу глаза и закусываю губу, чтобы не выдать растущую улыбку.
– А сейчас так вообще, – ворчливо продолжает старушка, – орёт ночами, бесится, кота её подавай. Оттого и дикая, шалава.
Из горла вырывается смешок, я прикрываю рот ладонью.
– Пфф, – демонстративно издаёт Звягин, – нужна она коту, такая бешенная.
Придурок продолжает сверлить меня насмешливым взглядом.
– Вот и я, сынок, говорю. Сейчас в больничку приедем и все хотелки отрежем.