Мой ангел злой, моя любовь…

Струк Марина

— Не спорю, это по моде, — проговорила Анна. — Но есть персоны, коим вовсе ненадобно следовать всему, что печатают на картинках. Не к лицу! Позволите, я приберу вот здесь… и здесь…

И парой движений Анна убрала колечки из волос с боков головы Софи, обнажая ее аккуратные ушки с маленькими сережками, блеснувшими радостно на свету этой свободе.

— Помилуйте, с моими огрехами…, - Софи покраснела от смущения, что сейчас можно видеть ее несовершенные уши, которые, как твердила мать, ей надобно тщательно скрывать, и что парижская мода в этом стиле ей только на благо.

— Какие огрехи? Я их не вижу! У вас чудесная головка, право! И ушки! — и Анна решительно

отвела ладони Софи, прижатые к ушам. — Пусть вас на прогулку причешут в прежнем стиле, там же шляпка будет. Но вот за ужином… За ужином пусть будет шея открыта, а волосы строги! Хотя…

И она нарисовала на бумаге ту самую прическу, которую ныне Софи гордо носила на голове, понимая, что выглядит ныне на удивление хорошо. А еще Анна настояла на перемене оттенков платьев Софи.

— Небесно-голубой тон диво как ваши глаза покажет! У вас ведь удивительные глаза, — уверяла ее Анна и чуть не добавила при том «Его глаза», но все же удержалась, боясь выдать себя с головой.

И Софи не узнала себя в зеркале после того, как Глаша, девушка Анны, переправила ее волосы в тот день в той манере, что нарисована была на бумаге. Захлопала даже в ладони, радуясь как дитя, своему новому облику.

— Ах, вы — чудо! Чудо, Аннет! — и она поцеловала Анну в щеку, повинуясь порыву. — Ах, как бы я хотела, чтобы вы были моей сестрой!

И после того, как эти слова сорвались с ее губ, окаменели обе, а затем отстранились друг от друга, смущенно отводя глаза от противоположного взгляда.

— Боюсь, что это не представляется возможным, — прошептала Анна чуть резче, быть может, чем хотелось бы. И Софи не могла не кивнуть в ответ на это, подтверждая ее слова.

— Je sais… [640] , - сама не понимая, какую бурю вызвала в душе своей собеседницы этими словами. А ведь она действительно знала! И это знание снова вызвало в ней волну стыда, обжегшего щеки и уши, сожаления и боли.

— Анна Михайловна помогла мне подобрать прическу и платье, — проговорила Софи, внимательно подмечая каждую тень, что могла мелькнуть на лице брата при упоминании этого имени. — Ты же знаешь, она в том ведает поболее меня. И ныне, на прогулке, была диво как хороша. Великолепна! Ты недаром называл ее богиней, mon chere! Она ныне царила, покоряла… властвовала над умами и сердцами. Мне бы хотя бы частичку ее очарования! Хотя… это такая ноша, — она не стала пояснять, что красота — предмет зависти многих, и эта зависть ныне была весьма ощутима Софи, сидящей подле своей новой подруги во время трапезы на лугу. И утомляет, вестимо, нещадно. У самой Софи от внимания, которое было вокруг них тогда, даже голова разболелась. Нет, быть красивой и в центре такого поклонения ей определенно не понравилось бы!

640

Я знаю (фр.)

— Я рад, что ты стала с ней так близка, — ответил ей Андрей, и Софи вдруг снова вспомнила о том, зачем пришла сюда, ускользнув от ока матери и от скучной беседы со старым отставным генералом, что был им соседом по уезду. — И рад, что она пришлась тебе по нраву.

— Andre, я должна сказать тебе…, - Софи вдруг решительно шагнула в его сторону, и он даже поднял руку, останавливая ее. Оборвал ее на полуслове резким «Нет!», словно хлестнул кнутом. И она замерла, удивленная этим тоном, застыла на миг, цепляясь в шаль, что едва не уронила с плеч.

— Нет, Софи, —

уже мягче повторил он, видя испуг, промелькнувший на ее лице. — Дозволь мне первому сказать, а после сама реши, стоит ли мне знать то, что ты покамест хранишь при себе. Софи, ma chere, я намерен повести Анну Михайловну к венцу. И намерен сделать это еще до Петрова поста этим летом.

— Maman хватит удар при этой вести, — проговорила Софи медленно, пытаясь понять, как ей следует поступить ныне. — O, mon Dieu, Andre… Коли ты так расположен к ней, коли того требует твое сердце, то разве могу я быть против твоего решения? Я приму ее с распростертыми объятиями и отрину все обиды. Но ведь Анна Михайловна… она ведь не ответит тебе согласием, mon cher. Давеча сама сказала мне, что брак меж вами невозможен…

— Я знаю, отчего были те слова. Что причина им — знаю, — отрезал Андрей, и Софи заметила, как ожесточились слегка черты его лица при этом. — На это скажу так — нет любви в том, что стоит препоной. Нет желания, я уверен в том. А коли нет любви, то и разницы нет, за кого по нужде идти… Единственный, кто мог бы встать против, перед которым я слаб из-за ее расположения к нему — далеко, за сотни верст отсель. И коли нет его, нет ни известия, ни связи, ни нити, которую не разорвать… Быть может, перед ним и отступил бы, зная, что она к нему расположена, а так…

— Ты говоришь… о поляке? — и Софи даже дыхание затаила в ожидании ответа брата. А тот только долго смотрел в ее глаза, будто пытаясь угадать по лицу, что известно сестре, и только после кивнул слабо. И она закусила губу, удерживая слова, что едва не сорвались у нее с языка.

Она не хотела думать о том, достойна ли Анна той любви брата, которую Софи угадывала в каждом слове сейчас, в его глазах и в его голосе. Должно быть, достойна, раз он выбрал ее в свои жены и до сих пор не отказался от этого намерения, невзирая на многие препоны. И даже невзирая на неясность отношения к нему самой Анны.

Он любил ее. Она была ему нужна. И Софи промолчала, а потом раздвинула губы в несмелой улыбке. Подбежала к брату и поцеловала его в лоб дрожащими губами, стараясь не думать о том грехе, что совершила в эти дни. А он старался не думать о том, каким подлецом ему, возможно, придется стать если Анна все же откажет ему…

— Помоги тебе Бог, Andre, мой милый, — прошептала Софи и подумала невольно: «Помоги Бог всем нам, живущим под этим небом на землях Милорадово… ибо без помощи твоей, Господи… без помощи…!»

Глава 45

— Lilas, ma chere, [641] — мадам Элиза показала рукой на атласное платье, которое лежало сред прочих на кровати Анны. — Вполне неплох выбор для бала. А поверх чехол из газа… вон тот с крупной вышивкой по подолу. И к нему будет хорош веер, что ты выбрала.

Анна с легким щелчком сложила веер из крупных белоснежных перьев, который когда-то привез в подарок брат из Петербурга, куда ездил по вызову императора его генерал. Она превосходно разбиралась в интонациях и мимике лица, приучилась за эти годы игры, которую вела с окружающими ее на балах, раутах, прогулках, светских визитах. Но более всех она научилась читать настроения тех, кто был подле нее чаще остальных. Вот и ныне без особого труда разгадала, что мадам Элиза не совсем довольна.

641

Лиловый, моя милая (фр.)