Мой дом на колёсах
Шрифт:
— Хочешь пить! А где же вода?
— Ему уже это не нужно! вздохнула ветврач, добрая женщина, она вдруг показалась мне озабоченной, усталой. Пойдёмте, жаль, но что поделаешь?!
— Как это не нужно! Он же просит, просит…
— Ему помочь трудно. Но он должен помочь питону! Змея, растянувшаяся, как пожарный шланг, была страшна в своей дремучей силе и отвратительности.
— Питон должен вот-вот полинять, сбросить шкурку.
О, я знаю, как раздеваются питоны. Будто раздваиваются, снимая с себя шкуру, как чулок.
— Доктор, помогите.
— Что с вами?
— Не мне, а Бемби. Я заплачу за
— Вы же дрессировщица!
— А вы ветврач. Вы должны быть доброй. Ну, пожалуйста, прошу вас. Разве можно губить Красоту? Доктор!
Из тазика от рыбы я зачерпнула ладошкой воды. Невкусная, пахнущая рыбой, она доставила Бемби такое удовольствие, что звонкое, как капель, причмокивание заставило нас с ветврачом переглянуться.
— Уговорили. Из-за вас совершаю преступление по должности. Но как же мне его вам оформить?
— Как члена моей семьи.
— Знаю! Это для сердца, а вот для бухгалтерии. Кем он был? Живым завтраком! Кем он стал, раз он списан на корм?
— Живым, весомым доказательством вашей доброты, доктора из санатория зверей и птиц, зообазы на Планерной!
— Так! Правильно! Вы мне подсказали: заплатите за живой вес. Ну, а теперь ему нужен ремонт. Он так хорош, как заводская игрушка, что хочется сразу его отремонтировать. Сейчас мы ему сделаем шинку и наложим гипс.
И вот уже с забинтованной ножкой Бемби семенит за мной к Купаве.
— Купава, не обижайтесь и поскорее привыкайте к нашей компании. Ведь дорога в цирк вам предстоит именно в этом обществе: Бемби, вы и я.
Бемби, устав стоять на трёх ножках, укладывается подле меня и изредка просительно толкает мою руку. Крошки хлаба он быстро пережёвывает. Ему нужно молоко, но он здесь пока сам живой завтрак, значит, на кухне мне ничего для него не дадут. Мне становится грустно, что в радость этого дня встречи с Купавой вплелось горькое ощущение, что даже в добром зверином пансионате кому-то нужны живые завтраки. Я пытаюсь снова смотреть на всё глазами сегодняшнего утра, но у меня это не получается. Нужно что-то сделать, что-то совершить, чтобы снять налёт подавленности. Я беру Бемби на руки и тихонько прокрадываюсь к вольеру с дикими голубями. Быстро их серое облачко взлетает над головой, потом рассыпается по карнизам зданий, окружающих нас.
Я провинилась. Я тоже преступник, как и доктор. Ведь мы обе знаем, что в природе есть хищники, есть свои жестокие законы. Знаем, но хотим забыть, отмести в сторону, потому что на чудо Бемби мы смотрим глазами человека, а не питона. Мне хочется, чтобы морская львица почувствовала ко мне доверие, и обидно, что приручение начинается с окаменелости. Сначала дрессировщик только предмет, и лишь после привычки он сможет раскрыться, как человек-друг.
Стайка сизарей теперь осмелела и превратила небо над звериным пансионатом в свой собственный вольер. Вольер без проволочной сетки. И это было так естественно и хорошо, что я забыла про живые завтраки, как будто их не существовало, а подумала, что сегодня моя семья увеличилась, мы с Лелем должны оберегать и растить: он свою подружку Купаву, морскую львицу с берегов Калифорнии, а я горноалтайского косулёнка Бемби, который обязательно будет, будет прочно стоять на четырёх лаковых копытцах.
Журик и индя
Маленький
Здесь мы должны были репетировать. Цирк новый, каменный, огромный, и мои зверюшки в его большом вольере выглядели маленькими, жалкими. Из будки электроцеха, что находилась далеко наверху, с высоты 16 метров они едва различались на манеже, точно на них смотрели с борта самолёта. Быть может, поэтому в них не поверил и невзлюбил их директор цирка.
— Какие там морские львы козявки самые настоящие. Пока что зрители к нам приходят с биноклями, а не с микроскопами. А возни, возни сколько! Бассейн закажи, рыбы найди и прочее, прочее. Между тем этот «мировой аттракцион» пока детский сад, да и то не районного масштаба. Найдите мне зрителя, который их полюбит, которого они удивят. Зритель это человек, а не инструкция! Директор был очень важный, он не шагал, а вышагивал по конюшне, да и сам был под стать огромному каменному цирку.
Часто, приходя в его кабинет по делам, я сама чувствовала себя маленькой и ненужной, видя своё отражение в его чересчур массивных зеркальных очках. Наверное, поэтому и не решилась рассказать ему про Бемби. По утрам мы шли с ним за цирковую изгородь, и здесь, на берегу реки Свислочи, Бемби пасся и развивал свои ножки. Гипс уже был снят, но осторожность, с которой косулёнок прыгал, меня расстраивала.
Ему нужны были витамины и корм, за ними я всегда отправлялась по воскресеньям на рынок. Шумный, пёстрый, говорливый рынок был полон неожиданностями. Здесь я, накупив зелени, вдруг увидела то, чего давно не встречала. Спутанный сеткой ворох нежно-серых, с бронзовым отливом перьев, и над ним спокойная голова индюшки. Рядом стоял очень важный, надутый индюк, чёрный, с головой, похожей на отцветающий мак, на котором случайно задержались, повиснув вниз, два ярко-пунцовых лепестка.
— Солоньский индюк! вырвалось у меня восхищение. Вы сделали чудесную покупку, обратилась я к мужчине, любовно гладившему индюка.
— О, нет! К сожалению, нет! Мы расстаёмся. Я должен их продать, но каждый раз мне не нравятся покупатели. Может быть, это жалость, что расстаюсь, а может, страх, что в них увидят просто не то, что видел я, два года воспитывая их дома. Я хочу продать их в добрые руки, конечно, не на мясо, а для разведения. Индюшка великолепный домашний живой инкубатор.
— Живой инкубатор! Что вы говорите это интересно!
— Да, представьте себе, я пробовал ей подкидывать куриные яички, и вместе с индюшатами появлялись цыплята. Она ко всем была ровна и заботлива. Индя очень хорошая мама.
— Пппто-дыр-ррат! раздался странно громкий строгий голос.
— Журик! Журик! Опять коришь меня за рынок, мужчина растерянно обернулся к индюкам. Так четвёртое воскресенье. Позагораем в этой сутолоке несколько часов и идём к себе на окраину. Понимаете, я бы никогда не расстался с ними, если бы не переезд. Домишко старенький, уже подготовлен под слом. Семья моя переехала, а я же из-за них ючусь в сенцах. Дом пуст, окна сняты. Мешаю, так сказать, плановому сносу негодных строений. Домашние правы, они уверяют, что я сам стал упрямым индюком. Но я очень к ним привязан. А взять их на седьмой этаж, на балкон… Это невероятно, да и никто не разрешит.