Мой дом – СССР
Шрифт:
Так, вспоминая свои прошедшие школьные годы, я, ученик десятого класса, всё чаще мыслями возвращался к тем ярким событиям нашей повседневной школьной жизни, и мне становилось всё теплее и радостнее. Вот они, наши хоккейные будни, когда на улице тридцать шесть градусов мороза и школа закрыта, а мы, с сосульками у рта и с раскрасневшимися лицами, ведём настоящую битву на замёрзшем пруду. А вот наша футбольная команда, кто на велосипедах, а кто верхом на коне, несущаяся в соседнюю деревню, в Кумашкино, через лесную дорогу в пятнадцать километров, чтобы провести футбольный матч. Вот они, бесконечные лыжные соревнования на пять, на десять, на пятнадцать километров, в которых я неизменно участвовал и, как правило, занимал первые места. А вот и шахматные баталии, которые часто проводились у нас в школе, как между классами, так и между школами района, а там – и республиканские…
Игра в шахматы – это не просто игра, а настоящая
Мои мысли в ускоренном темпе проносились в голове, извлекая все новые и новые эпизоды из моей школьной жизни. Однажды, ещё в начале девятого класса, на большой перемене я зашёл в кабинет директора школы, чтобы обновить список комсомольцев школы. Мне это разрешалось, потому что в это время я был секретарём комсомольской организации школы, а если сказать попроще, то комсоргом, и мне то и дело приходилось бывать в дирекции школы. Андрей Петрович, наш директор, добрейший человек в учительской среде, сидел за своим столом и что-то писал. Я обратил внимание на новый расчехленный баян, который стоял на соседнем столике и призывно сверкал своими перламутровыми зелеными боками:
– Андрей Петрович, откуда такое сокровище? – с неподдельным интересом я подошёл к музыкальному инструменту.
– Да вот новый купили для уроков по пению, ещё и школьные концерты на носу. А что, ты умеешь играть на баяне? – спросил он, видя мой интерес к этому чудо-творению.
– Можно? – спросил я и, не дожидаясь ответа, бережно взял в руки баян. Пальцы привычно пробежались по клавишам, извлекая разные мелодии, потом плавно пошла мелодия песни «Мама, милая мама», которую исполняла всем известная певица Людмила Зыкина.
Я всегда вспоминаюДомик наш за рекой.Как живёшь ты, родная?Ты мне сердце открой.К нежной, ласковой самойПисьмецо своё шлю:Мама, милая мама,Как тебя я люблю.Я немножко оторвался мысленно от музыки и осторожно бросил взгляд на Андрея Петровича. Он сидел неподвижно, слушая мою музыку и глядя в окно куда-то далеко, и по его щеке медленно скатывалась одинокая слеза. Осторожно поставив инструмент на место, я, смущённый, извинился и медленно вышел из директорского кабинета.
Да, очень трудно нащупать те невидимые струны душевного равновесия человека: иногда хочется передать радость, а передаётся грусть, хочешь поведать о счастливых волнениях, а передаётся что-то неизмеримо больше, только ему известное.
Ярко голубое небо, уже по-летнему палящее солнце, быстро зеленеющий школьный сад с распухшими плодовыми почками на ветках, всеми цветами радуги цветущие россыпи весенних цветов на клумбах нашего школьного двора – и в один миг погрустневшее здание школы, которое величаво возвышалось над соседними домами, и лица, лица одноклассников, друзей, мальчишек и девчонок, то сияющих от счастья, то грустно озирающихся вокруг, – так мне запомнился последний звонок, церемония, организованная в честь нас, десятиклассников, которые провели сегодня последний день в родной школе. Позади десять лет упорного труда обучения всему тому, что нас ожидает в будущем: от, казалось бы, самых простых умений, как читать, писать, петь и рисовать, и до обладания знаниями высшей математики, физики, химии и биологии.
Последняя для нас школьная линейка и последний звонок. Мы выстроились как на параде на школьном дворе и внимательно слушали наших учителей, обращающихся к нам с напутственными речами. Много душевного тепла и добрых пожеланий было в них, в речах наших учителей, ставших нам за эти годы поистине самыми близкими и родными людьми. Вот вышел к трибуне с заключительной речью и директор школы, наш уважаемый и любимый Андрей Петрович:
– Сегодня я обращаюсь к нашим ученикам, для которых прозвучит последний звонок. Дорогие
Андрей Петрович закончил свою короткую, но содержательную речь, и тут вышла вперёд, к трибуне похожая на картинку в журнале маленькая девочка-первоклашка с голубенькими глазами и вьющимися золотистыми волосами в белом школьном фартуке со значком октябрят и подняла над собой бронзовый колокольчик. Андрей Петрович, видя, что даже с поднятой рукой она ниже трибуны, быстренько поднял её на руки. И тут громко зазвенел наш последний звонок, звонок уходящего детства, звонок перехода во взрослую жизнь. И так они и стояли вдвоём, девочка-первоклашка и директор, будто символизируя этот переход. А колокольчик всё звенел и звенел, напутствуя нас и открывая нам двери в будущее.
Шёл 1972 год, год великих перемен для всех нас, для бывших уже школяров, зазывая нас в длинное и увлекательное путешествие под названием «жизнь».
Мерный стук колёс вагонов фирменного поезда Москва – Чебоксары то убаюкивал мои разрозненные мысли, непринужденно отдаляя их, то воспалял опять, терзая моё сознание и не давая спать. Я лежал на верхней полке спального вагона, не обращая внимания на попутчиков. «У них, наверное, всё хорошо, и они счастливы, а мне вот очень горестно», – думал я. Казалось, весь мир отвернулся от меня, и я очень и очень одинок в своей печали. Мне было так стыдно и больно осознавать то, что я, один из лучших учеников нашей школы, не смог поступить в институт. А ведь было всё хорошо и безоблачно. Школьные выпускные экзамены сдал легко и свободно, и в аттестате, которые выдаются каждому ученику после сдачи экзаменов, красовались почти одни пятёрки, за исключением четвёрок по рисованию и черчению. Такие именитые предметы, как математика, геометрия, физика, химия, были для меня как наш родной домашний яблоневый сад, где я знал каждое деревце, и гулял я между разными формулами этих наук довольно свободно, как между этими деревцами. Многие мои друзья из нашего выпуска решили продолжить учёбу в высших учебных заведениях: Витя Васильев в ЧГУ – Чувашском государственном университете, Вовка Акимов – в КГУ, Казанском авиационном институте, Вовка Горбунов в ЧСХИ – Чебоксарском сельскохозяйственном институте… Я решил поступать в МЭИ – Московский энергетический институт на специальность “атомные электростанции и установки”. Хорошо сдал все четыре экзамена: получил в актив две пятёрки и две четверки, в сумме – восемнадцать баллов. Но проходной балл оказался ещё выше, аж девятнадцать. А конкурс из-за наплыва абитуриентов – пять человек на одно место. Вот как стремились молодые люди СССР к инженерным знаниям. Страна наша делала всё возможное, чтобы любой молодой человек мог совершенствовать свои знания. Огромная сеть профессиональных училищ, техникумов, институтов и университетов раскинулась по всей стране, где обучение было полностью бесплатным, а студенты получали ежемесячную стипендию и бесплатное жильё в прекрасно организованных общежитиях. Также государство давало молодому студенту гарантию – трудоустройство после окончания учебного заведения. Поэтому получить среднеспециальное или высшее образование стремилось огромное количество юношей и девушек по всему СССР. Фаворитами, конечно, были инженерные специальности. Вот отчего говорят, что СССР был самой грамотной страной в мире, и это было абсолютной правдой.
А мой поезд всё нёсся вперёд под аккомпанемент железных колёс – тук-тук, тук-тук, – увозя меня обратно из Москвы. Медленно засыпая, я понял одно: что я не стану студентом в ближайшее время и, скорее всего, меня призовут в армию. И тут я вспомнил слова моей мамы, брошенные мельком однажды, но запавшие глубоко в душу: «Гена, знай: кто не служил в армии, тот не человек». Конечно, такое бесхитростное понимание моей мамой, деревенской женщиной, службы по призыву можно оспаривать, но то, что юноши уходили в армию ещё мальчишками, а возвращались обратно крепкими мужчинами с особым пониманием и отношением к жизни и готовыми к любым трудностям, – это чистая правда. И тут меня осенило: у меня появилась новая дорога в жизни, новые планы и новые встречи. Как-то легко стало на душе, и я наконец-то заснул – с едва уловимой улыбкой на губах.