Мой дорогой дневник
Шрифт:
– Что ты здесь делаешь?
– Почему у тебя дверь открыта?
– Забыла закрыть. Я ходила к бабушке Анилы. Ты не ответил, что ты здесь делаешь?
– Маста Ирек позвонил и попросил проведать тебя.
– Папа напрасно тебя потревожил. – В полумраке комнаты (на улице опять начался дождь) я разглядела, что Санджай переоделся. В джинсах он выглядел не менее мужественно. – Извини. У тебя, наверное, свои дела были.
– Я обещал маста Иреку присмотреть за тобой. Сейчас нет ничего
У меня загорелись щеки.
Я как-то странно чувствовала себя. Поднеся руку ко лбу, поняла, что у меня жар.
Санджай заметил этот жест. Подойдя ближе, он наклонился и поцеловал меня в лоб.
– Что ты делаешь? – не сразу спросила я, пораженная его поступком.
– Ты горячая, – ответил он. – Я сейчас вернусь. И не смотри на меня так, словно я предложил тебе руку и сердце. Еще в Питере меня научили таким способом мерить температуру.
– Как ее звали? – Я заставила его обернуться.
– Кого?
– Учительницу. Только женщина могла научить целовать лоб, чтобы понять, есть температура или нет.
Он не ответил. Его быстрые шаги сотрясали ажурную лестницу. Через некоторое время взревел двигатель «Махиндры».
– Доктор, ее точно не нужно положить в госпиталь?
– Нет. День-два – и все пройдет. Больше питья.
Опять шум двигателя, а я погрузилась в тревожный сон. Мне снился Санджай, тянущий ко мне руки. Сначала думала, что хочет обнять, и с радостью кинулась к нему навстречу, а он сомкнул пальцы на шее и принялся душить.
– Пей.
Что-то горькое заставило поморщиться.
– Что со мной?
– Вирус. Ты зря ходила на набережную Аланди Гат. Там водятся комары, а они переносчики болезней.
– Папа знает?
– Да. Но приехать пока не может. Я успокоил его, что ты в надежных руках. А потом, уже поздно что-либо менять.
– Почему поздно? – испугалась я, плохо соображая.
– Твоей репутации конец. Я ночевал у тебя.
– Когда это ты успел? – Я разглядела щетину на его щеках.
– Прошедшей ночью. Ты горела, и я остался, никому не доверяя тебя.
Я повернула голову, потянувшись за стаканом с водой, но Санджай опередил меня. Рядом с кроватью стоял штатив с капельницей.
– Ничего себе!
– Я не позволил им увезти тебя в инфекционную больницу. Хотел положить в военный госпиталь, но меня успокоили.
– Значит, репутации конец? – повторила то, что волновало больше всего.
– Не смейся. У нас, стоит парню подержать девушку за руку, как их тут же объявят женихом и невестой, а тут мужчина второй день живет в доме незамужней женщины. Анила приходила. Спрашивала, выходишь ли ты замуж.
– Что ты ответил?
– Сказал,
– Шайтан…
– Прости. Я потом попытаюсь объяснить, но, боюсь, меня не поймут. Здесь не Европа. Надеюсь, мы справимся. Ты уедешь домой, а я в крайнем случае переведусь в другую часть.
– Я не об этом переживаю. И знаю, почему заплакала Анила. Она думает, что я скоро погибну.
– Сия, доктор заверил меня…
– Нет, Санджай, по ее разумению, я не от болезни должна умереть, а от проклятия виллы Сунила Кханны.
Санджай встал и опять поцеловал мой лоб.
– Вроде не горячая.
– И не сумасшедшая. Я сейчас расскажу тебе все с самого начала, а ты сам решай – смеяться или плакать.
Я рассказала и о трех желаниях, и о трех невестах, и о разговоре с бабушкой Анилы. Единственное, что утаила – содержание последнего предложения, на котором ручка отказалась писать.
Я ожидала, что Санджай скептически улыбнется и посмотрит на меня, как на глупую гусыню, поддавшуюся панике. Но он был внимателен и серьезен.
– Где этот дневник?
– Внизу, на диване. Только, пожалуйста, не читай его.
Через некоторое время мужчина вернулся, держа в руке злополучный дневник. Взяв стул, сел у кровати.
– С виду обычная вещь. Не современная, да. Но по выделке кожи, тиснению букв, позолоченным срезам страниц можно сказать, что не из дешевых. Явно не индийского происхождения. Сколько лет бабушке Анилы?
– В этом году будет восемьдесят.
– Значит, о дневнике она впервые услышала семьдесят лет назад. Сорок седьмой год. Похоже, что дневник действительно из того времени.
– Но в нем не было ни одной записи!
– Ты уверена? Может, ты их пропустила, страницы склеились или чернила выцвели. Раньше писали чернилами, и они имели способность выгорать.
– Вот смотри! – Я взяла из рук Санджая дневник, развязала ленточки и, начиная с последней страницы, веером пролистала их. – Видишь? Ни намека, что до них кто-то дотрагивался. А вот здесь пошли мои записи.
Пытаясь скрыть фразу «Я, кажется, влюбилась. Его зовут Санджай Датарайя», я показала ему только первые записи, но мои неловкость и волнение сыграли со мной злую шутку – дневник упал на пол и раскрылся именно на странице с признанием. И, конечно, Санджай наклонился, чтобы поднять его.
– Пожалуйста, не читай! – выкрикнула я, цепляясь за дневник, но тут же свет в моих глазах померк.
Обморок можно было бы объяснить волнением или тем, что я резко опустила голову с кровати, потянувшись к дневнику. Но только я знала, что причина была в другом – вместо признания на странице зияла дыра с опаленными краями. Словно кто-то испепелил мои слова.