Мой дорогой дневник

Абалова Татьяна Геннадьевна

– Я поняла. Не пугаться.

– Он говорит по-английски и выполнит все, что попросишь. Гостевая комната напротив моей. В шкафу ты найдешь пижаму и халат. Ванная комната справа от кровати.

Постепенно напряжение спадало. Спокойный голос мужчины гасил последние вспышки страха. Я вновь чувствовала себя в безопасности.

– А ты?

– Поеду к другу. Он соберет всю возможную информацию по вилле Сунила Кханны. Мы должны понять, что происходит. Я уверен, что все отгадки спрятаны в прошлом.

Ночью опять снилось, что Санджай меня душит. Проснувшись, я никак не могла успокоиться.

– Это сон, это всего лишь сон.

Рот пересох, и я, накинув халат, пошла на кухню. В одной из комнат горел свет. В приоткрытую дверь я увидела Санджая. Он стоял перед нишей со скульптурой многорукого бога.

На цыпочках, чтобы не отвлекать его от молитвы, прошла дальше и, напившись, вернулась в свою комнату.

Сон не шел, хотя я чувствовала себя усталой и измученной. Сказывались болезнь и весь тот ужас, что обрушился на нас.

Стоило подумать о дневнике, как опять накатила паника. Впервые столкнувшись с потусторонними силами, я находилась на грани отчаяния, и только слова Санджая, что он сдаваться не собирается, вселяли веру – выход будет найден.

Я лежала в тишине и повторяла словно мантру: «Я сдаваться не собираюсь. Я сдаваться не собираюсь. Я сдаваться не собираюсь».

Прошел час, другой, а сна как не было.

Разыгралось воспаленное воображение, и мне уже слышались странные шорохи и бормочущие голоса. Боясь оставаться в темноте, я заставила себя подняться и опустить ноги на пол. Казалось, что тени, затаившиеся по углам, ожили и вытянули свои бесплотные руки, чтобы схватить меня за лодыжки и утащить в бездну.

Я ракетой добежала до выключателя и хлопнула ладонью по нему. Назад вернулась на тех же сверхскоростях и запрыгнула в кровать.

– Что случилось?!

Своей беготней туда-сюда я наделала столько шума, что насмерть испугала Санджая. Он стоял в дверях с посеревшим лицом. В свою очередь и я взвизгнула от ужаса, увидев фигуру в белом, и схватилась за горло, в котором бешено колотилось сердце.

– Дыши, Сия, дыши. – Заметив мое состояние, Санджай поднял ладони в успокаивающем жесте.

– Мне страшно, – просипела я. И добавила, когда смогла восстановить дыхание: – Поговори со мной, пожалуйста.

Думая, что Санджай сядет рядом, подвинулась, но он, включив ночник вместо люстры, устроился в кресле, стоящем у кровати.

– В моем доме тебе ничего не угрожает. – Он взял мои ладони в свои. Его прикосновение обжигало, но странное дело, действовало успокаивающе. – Завтра предстоит непростой день, и тебе нужно отдохнуть…

Санджай прервался, видя, что даже косвенное напоминание о дневнике вызывает у меня дрожь.

– Тише-тише. –

Он привстал, потянувшись за покрывалом. Санджай был так близко, что я почувствовала, как пахнет его кожа. Сандал и что-то еще, незнакомое, теплое.

Поняв, что он собирается меня укутать, покраснела. Я совершенно забыла, что сижу перед мужчиной в одной пижаме.

– Какие сказки тебе рассказывала мама на ночь? – спросил он, откидываясь на спинку глубокого кресла.

На ум пришли совсем детские.

– Репка, Теремок…

Санджай улыбнулся, а у меня загорелись щеки. «Дура, что я несу? Какой теремок?»

– Это та, в которой медведь сломал дом?

Я открыла рот. Санджай знает наши сказки?

– Хочешь, я расскажу историю о чапати?

– О круглой лепешке? – уточнила я, приготовившись слушать легенду из какого-нибудь индийского эпоса. В этот момент я совершенно забыла о своих страхах. Для меня существовали лишь мерцающие глаза мужчины и его завораживающий голос.

«Где-то высоко в Западных Гхатах, на горе Анай-Муди, можно сказать, под самым солнцем, в таком отдаленном месте, куда и орел не долетит, а если и долетит, то упадет замертво от нехватки воздуха, жили-были старик с дочерью. Давно умерла жена старика, не выдержав тягот отшельнической жизни, и все небольшое хозяйство легло на плечи дочери. Отцу хорошо было рядом с ней: и чашу с водой поднесет, и одежду в горной реке постирает, и нехитрый обед приготовит. Но плохо было дочери рядом со стариком. Ему что надо? Совсем немного. Принять асану и медитировать, часами познавая себя. Пусть желудок не очень сытый, но кто сказал, что богам не угодна аскеза?

Не понимал отец, что дочь вошла в ту пору, когда природный зов сильнее дочерней любви. Желалось ей совсем не той жизни, на которую ее обрек неприхотливый родитель. Как бы ни была она хорошо воспитана, но приходили к ней странные сны, где творила она вещи невероятные, о которых и вслух-то сказать стыдно. Хотелось ей наяву услышать те ласковые слова, что шептали ночью мужские губы. А еще больше ей мечталось нянчить в руках плод той тайной любви.

– Доченька! Ты бы испекла чапати, – попросил старик, не выходя из позы лотоса, и приоткрыв лишь один глаз, чтобы другим продолжать созерцать себя. – А то все яйца да яйца.

Эх, знал бы он, как тяжело находить яйца в высоких скалах! Не раз дочь, оступившись, чуть не отправлялась к богам. А родитель, ох, совсем стариком стал, брюзжит, что надоели.

– Я бы с радостью испекла чапати, отец мой, но где взять муки? Тот запас, что вы принесли, когда еще могли покидать горы, давно вышел, – отвечала дочь, вытирая локтем пот, что выступил на ее лбу, когда она скручивала выстиранное в реке белье. Хорошо не выжмешь, оно и за месяц не высохнет! От этой тяжкой работы на руках дочери пузырились кровавые раны.