Мой друг работает в милиции
Шрифт:
— Вон что! — сказал он. — У тебя закралось сомнение… Понимаю… Понимаю.
Рукой он обхватил мои плечи и отвел меня в сторонку.
— Надо было объяснить это раньше, — начал он, — но я, знаешь, замотался. Дела по горло. Понимаешь, наши ребята хотят купить инструменты для эстрадного оркестра. А это стоит дорого! — Борис Всеволодович вдруг рассмеялся. — И вот мои мудрецы придумали переписывать на магнитофоне джазовые произведения в исполнении лучших музыкантов мира — Армстронг, Гутман, — а вырученные деньги откладывать в лагерную копилку!
Он
— Кроме этого, они, конечно, работают в подшефном колхозе, но на прополке редьки, как ты понимаешь, столько, сколько им надо, не заработаешь. Теперь тебе все ясно?
Я опустил глаза.
— Это хорошо, что ты спросил по-мужски, напрямик, — закончил Борис Всеволодович, — иначе возникли бы недомолвки, а это никуда не годится.
— Борис Всеволодович, извините меня, пожалуйста, — с искренним раскаянием произнес я, но он прервал меня:
— Хватит, хватит! Мы все выяснили, о чем говорить? Марш за подарком!
Я попрощался и побежал к Димке. Рассказав ему все, что я услышал, я, счастливый, потянул его в отдел игрушек. Но к Димке так и не вернулось хорошее настроение. По пути домой он опять предложил вернуть ракетку и помогать пионерскому лагерю бескорыстно. Но я слишком хорошо помнил день, когда вернул себе славу чемпиона.
— Нет, Димка, не могу. Ракетку я не отдам.
Олег Николаевич, кажется, уже все знал. Увидев меня, он усмехнулся и лениво проговорил:
— Ну что, Шерлок Холмс?
Наш путь лежал на Васильевский остров. Дверь одной из квартир по Съездовской линии мне открыл тот самый чернявый паренек, которого я видел с Борисом Всеволодовичем в Гостином дворе.
У него была смешная фамилия — Шуриков, но сам он казался очень деловым, хотя был на удивление разговорчив.
Прежде всего он не разрешил мне уйти, пока не прослушает пленку и не удостоверится в качестве записи. Он собирается подарить эти кассеты другу, большому знатоку джаза. Заодно он спросил, увлекаюсь ли я джазом сам. Я ответил, что нет. Тогда он включил магнитофон, продолжая говорить о разном.
Я еле успевал отвечать ему, как вдруг в углу комнаты я заметил теннисную ракетку, которую видел у Шурикова в руках. Шуриков охотно дал мне ее посмотреть, спросил, играю ли я в теннис, а я, в свою очередь, рассказал ему о своем «Лич». Он с интересом выслушал меня, заметил, что тоже немного играет в настольный теннис, и спросил:
— Наверное, дорогая твоя ракетка?
Я сказал, что мне ее подарили. Шуриков посмотрел на меня с некоторым уважением:
— Повезло тебе с отцом — добрый!
Я на минуту опустил голову, но тут же глянул в глаза Шурикову.
— У меня нет отца. Только мама и Варежка — младшая сестренка. А ракетку мне действительно подарили, только посторонние. Есть же хорошие люди!
— Есть, — согласился Шуриков. — Это твой шеф? Ну, тот, кто тебя прислал?
— Да.
— А
— Учитель, а сейчас — начальник пионерского лагеря. Они собрали магнитофон, делают на нем записи, продают, а деньги откладывают на инструменты для эстрадного оркестра.
— Вот это изобретатели! — сочувственно воскликнул Шуриков. — Где же этот лагерь находится?
— Где-то в Токсово, Борис Всеволодович говорил.
— Молодцы ребята, — похвалил Шуриков. — Только ведь надо много ленты. Откуда вы ее берете?
— Покупаем. Ходим со старшей пионервожатой — Мариной Владимировной, Борисом Всеволодовичем и еще физруком Олегом Николаевичем…
— Стой-ка, стой-ка, Олег Николаевич — такой высокий, смуглый? Был у меня один знакомый физрук…
— Нет, — сказал я, — он смуглый, но не очень высокий. Кудрявый, широкоплечий и всегда какой-то сонный, что ли.
— Ходит не в спортивном костюме?
— Нет, в белых джинсах и белой рубашке, и всегда в черных очках.
— Нет, не он… Ну, ладно, тебе, наверное, пора? Запись приличная, беру.
Шуриков посмотрел на меня совсем по-дружески.
— А твою ракетку я бы посмотрел. Покажешь?
Я сказал, что конечно, и назвал свой адрес. Шуриков пообещал когда-нибудь заехать.
На улицу я вышел в отличном настроении. Мне очень понравился Шуриков, и я подумал, что обязательно расскажу о нем Димке. Я направился к набережной, где у спуска к Неве должен был меня ждать Олег Николаевич. Однако там я его не увидел. Я огляделся в изумлении. Правда, я немного задержался у Шурикова, но до сих пор Олег Николаевич всегда дожидался меня. Я спустился к воде, вернулся, добежал до моста, снова вернулся и остановился в растерянности. Так я простоял минут пять, как вдруг за моей спиной раздались торопливые шаги, и я услышал рассерженный голос Марины Владимировны:
— Вот же он! Спокойно греется на солнышке, когда другие сбились с ног, искавши его!
Я обернулся, и Марина Владимировна с ходу шлепнула меня по затылку. Потом она злобной скороговоркой сказала подоспевшему Борису Всеволодовичу:
— Все ваши штучки, воспитатель!
Последнее она произнесла насмешливо, и я подумал, что Борис Всеволодович одернет ее, но он строго спросил:
— Где ты был?
Я ответил неуверенно:
— На Съездовской линии, у Шурикова, куда мне велел зайти Олег Николаевич.
— Почему долго не возвращался?
— Разговаривал.
— С кем?
— С ним, с Шуриковым.
— Сколько, по-твоему, это продолжалось?
— Минут пятнадцать…
— Больше часа! Мы уже думали…
В это время на набережной показался Олег Николаевич. Он двигался, как всегда, медленно, даже лениво, явно оставаясь равнодушным ко всему, что происходило вокруг.
— Вот еще один недотепа! — с прежней злостью проговорила Марина Владимировна и возмущенно обмахнулась платочком. — Жрать уже скоро будет нечего, а он…