Мой друг работает в милиции
Шрифт:
Она тоже не договорила до конца, теперь уже под яростным и повелительным взглядом Бориса Всеволодовича. Он же вновь посмотрел на меня:
— Пойми, ты нас обеспокоил. Пошел к незнакомому человеку… Мало ли…
— Извините, пожалуйста, — наконец выговорил я.
— Ладно, — сказал Борис Всеволодович, — поглядим. Быстро развезите пленку, потом поедем на Гражданку, там сегодня должны выбросить партию немецкой «ЦПР». Работать не на чем.
Мы с Олегом Николаевичем направились к трамвайной остановке. Я шел понурый, утреннего хорошего настроения как не бывало. Вдруг я вспомнил, что накануне Борис
Олег Николаевич посмотрел на меня сквозь свои неизменные черные очки и так же лениво поинтересовался:
— Слушай, парень, ты действительно дурак или представляешься?
Ошеломленный, я приостановился.
— Как? Почему?
Олег Николаевич устало вздохнул:
— Да дел у них много, понял? — сказал он, и больше мы не разговаривали.
Вечером мы с Димкой играли в теннис, когда к нам подошел Алексей Иванович. Он возвращался с работы. Приветливо поздоровался с ребятами, посмотрев на мою ракетку, сказал: «Вот это да!» — даже взял ее в руки и попробовал сыграть, но выходило у него плохо. Затем спросил меня, когда вернется мама, он обещал ей починить наш электрический утюг. Я ответил, что мама сразу после работы хотела поехать к Варежке, а утюг я могу завтра снести в мастерскую. Однако Алексей Иванович сказал, что все-таки зайдет через час.
Он действительно пришел и устроился с инструментами на том конце стола, где обычно мама печатала на машинке. Я начал было читать, но он окликнул меня. Пришлось разговаривать.
Алексей Иванович спросил, отчего я летом остался дома, и мне пришлось объяснить, что мою путевку в пионерский лагерь мама отдала сослуживице: там заболела бабушка, и девчонку нельзя было отправить на дачу. Потом Алексей Иванович поинтересовался, как я провожу дни, неужели все время на дворе? По его мнению, это скучно, несмотря на теннис. На это я ответил, что у каждого свои дела и мне во дворе очень даже прекрасно. Тогда он сказал, что Димка только что получил письмо из Всеволожска, от бабушки и ее юннатов, его очень зовут приехать туда снова. Недалеко от дома парк и озера, в огороде уже полно зелени. Не хочу ли я поехать вместе с Димкой? Вдвоем нам будет весело.
Наверное, было заметно, как я обрадовался, потому что Алексей Иванович усмехнулся:
— Ну как, идет?
И вдруг я вспомнил заросшую молочаем яму на Приморском шоссе. Я вспомнил Димкино лицо. И я сказал то, что все равно когда-нибудь сказал бы за него:
— Я не поеду. И Димка больше не поедет во Всеволожск. Его отец погиб героем, и он никогда его не забудет.
Отвертка соскочила со шляпки маленького винтика и оставила на пальце Алексея Ивановича узкую, как ниточка, полоску крови. Он посмотрел мне в глаза, и я увидел, что ему тяжело, больно, и, уж конечно, не от царапины!
— Нам надо поговорить еще об одном деле, — медленно сказал Алексей Иванович, — но отложим этот разговор. Запомни: в ближайшие дни из дома — никуда. Ты понял меня? Никуда, ни под каким видом.
Он сложил инструменты, забрал части утюга и ушел.
На другое утро я зашел к Димке
— Сережка, вчера Алексей Иванович спросил у меня, откуда у тебя такая ракетка.
Что-то замерло у меня в груди, и я спросил:
— А ты что? Сказал?
— Нет. Только вот что: или ты сегодня же отдашь им ракетку, или я все расскажу.
— Что? — Я смотрел на Димку, словно не узнавая его.
— То самое.
— Я же заработал ракетку! Заработал.
— Чем заработал?
— Ты что, спятил? — в отчаянье выкрикнул я. — Что я, жулик, по-твоему?
— Ничего не жулик. А вот эти твои… очень может быть, и жулики.
— Но, Димка, ведь я же не прячу ракетку! Все ребята во дворе ею играют. Значит, и им ею больше не играть?
— Пусть.
— И тебе тоже!
Димка посмотрел так, что я понял: спорить бесполезно. Тогда я решился.
— Ладно, — сказал я. — Отдам ракетку. Но учти, ты мне не друг. Понял?
В Димкиных глазах вспыхнуло удивление, потом недоверие, потом они сразу стали чужими.
— Понял, — глухо произнес он.
Я стремглав выбежал из квартиры. В углу двора Сенька с Витькой резались в теннис. Сенька играл моей ракеткой и, завидев меня, восторженно закричал:
— Сережка, она крутит и снизу, посмотри! — И, поддав мяч, он перекинул его на сторону Витька. — Во!
— Дай ракетку, — угрюмо сказал я.
— Ты вот так делай, — посоветовал Сенька, думая, что я хочу попробовать новый удар.
Но я сунул ракетку за пазуху и пошел от стола.
— Ты что? — удивился Сенька. — Всегда давал, а теперь… Скоро придешь?
— А тебе что? — крикнул я и, чувствуя, что готов разреветься от обиды, побежал к воротам.
На этот раз Борис Всеволодович и его компания ждали меня в маленьком кафе-мороженом на Загородном проспекте. Первым меня заметил Борис Всеволодович и, наверное, велел остальным собираться, потому что Марина Владимировна стала спешно убирать кошелек и платочек, а Олег Николаевич взялся за сумку.
Я положил перед ними ракетку и сказал:
— Борис Всеволодович, большое спасибо вам за ракетку, но я больше не буду вам помогать, и возьмите ее обратно.
За столиком воцарилась тишина. Сидевшие переглянулись, и Борис Всеволодович мягко спросил:
— Сережа, почему? Ты нам так нужен сегодня.
Он был в самом деле огорчен.
— Лето кончается… Мы хотели взять тебя к нам в Токсово, зайти в магазин за лентой, а потом завезти тебя в наш пионерский лагерь, чтобы ребята могли с тобой познакомиться, поблагодарить за все. В последний раз, понимаешь?..
Я слушал Бориса Всеволодовича, и мне было неудобно оттого, что он, взрослый, просит меня о чем-то; кроме того, я посмотрел на «Лич», который пока еще оставался моим, и надежда шевельнулась в моей душе: может быть, Димка ошибся?
— Ну как, Сережа? — спросил Борис Всеволодович, видя мои колебания.
— Ладно, — в конце концов согласился я. — Если последний раз, то поеду.
На метро мы быстро добрались до Финляндского вокзала, а когда бежали на электричку, которая вот-вот должна была уйти, мне показалось, что в толпе мелькнул Димка. Я обернулся, но как следует ничего не успел увидеть.