Мой дядюшка Освальд
Шрифт:
7
Моего преподавателя химии в Кембридже звали А. Р. Уорсли — низенький человечек средних лет, с брюшком, неряшливо одетый, с серыми усами, концы которых приобрели коричневато-желтый оттенок от никотина, — типичный университетский профессор. Он оказался исключительно талантливым человеком, его лекции всегда отличались оригинальностью, а его ум постоянно пребывал в поисках неизведанного.
Однажды он сказал нам:
— А теперь, получив тампион, мы должны защитить содержимое этой колбы от бактерий. Полагаю, вы знаете, что такое тампион, Корнелиус?
— Нет,
— Кто-нибудь может дать мне определение этого простого английского существительного? — поинтересовался А. Р. Уорсли.
Никто не смог.
— Тогда посмотрите в словаре, — заявил он. — Я не собираюсь учить вас простым словам английского языка.
— Да ладно вам, — раздался чей-то возглас. — Расскажите, что оно означает.
— Тампион, — объяснил А. Р. Уорсли, — это небольшой шарик из ила и слюны. Прежде чем впасть в зимнюю спячку, медведь вставляет такой шарик себе в анус, загораживая таким образом дорогу муравьям.
Странный парень был этот А. Р. Уорсли, иногда остроумный, но чаще напыщенный и серьезный, но что бы он ни делал, во всем чувствовался удивительно острый ум. После истории с тампионом я проникся к нему симпатией. У нас завязались очень приятные взаимоотношения. Иногда он приглашал меня домой выпить хереса. Он был холостяком и жил с сестрой по имени — подумать только! — Эммелайн, приземистой и неряшливой особой, с зеленоватым налетом на зубах, по виду напоминавшим краску ярь-медянку. Она устроила нечто вроде хирургического кабинета в доме, где занималась ногами пациентов. Кажется, она называла себя педикюршей.
Вскоре началась мировая война. Шел 1914 год, мне исполнилось девятнадцать, и я вступил в армию. И следующие четыре года все мои усилия были направлены на то, чтобы выжить. Я не хочу описывать свои военные впечатления. Окопам, грязи, увечьям и смерти нет места в моем повествовании. Я исполнил свой долг. И исполнил неплохо. В ноябре 1918 года я закончил войну двадцатитрехлетним капитаном сухопутных войск с «Военным крестом». Я выжил.
Я сразу вернулся в Кембридж, чтобы закончить образование. Руководство университета разрешило восстановиться воевавшим студентам, хотя, Бог свидетель, выжили лишь немногие. Среди выживших оказался и А. Р. Уорсли. Он оставался в Кембридже, занимаясь какой-то научной работой, связанной с военными заказами, и война прошла для него достаточно спокойно. Теперь он вернулся к своей прежней работе и опять преподавал химию студентам. Мы были рады встретиться вновь. Наша дружба возобновилась, словно не было четырех военных лет.
Однажды вечером, в феврале 1919 года, в середине весеннего триместра А. Р. Уорсли пригласил меня к себе на ужин. Мы ели дешевую еду и пили дешевое вино. Его педикюрша-сестра с ярь-медянкой на зубах сидела за столом вместе с нами. Мне казалось, что они могли бы питаться немного получше, но когда я осторожно поднял это щепетильный вопрос, мой хозяин рассказал, что они еще не расплатились по закладной за дом. После ужина А. Р. Уорсли и я удалились в кабинет выпить бутылку хорошего портвейна, которую я принес ему в подарок. Если я правильно помню, это был «Крофт» 1890 года.
— Не часто доводится пить хорошее вино, —
Он удобно устроился в старом кресле со своей неизменной трубкой во рту и стаканом портвейна в руке. «Какой замечательный человек, — думал я. — И какую скучную жизнь он ведет».
Я решил немного повеселить его и рассказал о том, как проводил время в Париже шесть лет назад, когда мне удалось заработать сто тысяч фунтов на пилюлях пузырчатого жука. Я начал с самого начала и вскоре сам увлекся своей историей. Я вспомнил все, но из уважения к профессору опустил наиболее непристойные подробности. Мой рассказ длился больше часа.
А. Р. Уорсли пришел в восторг от моих проделок.
— Боже правый, Корнелиус! — воскликнул он. — Ну вы наглец! Восхитительный наглец! И теперь вы очень богатый молодой человек.
— Не очень богатый, — не согласился я. — Я намерен сделать миллион фунтов, прежде чем мне исполнится тридцать.
— И я верю, что у вас получится, — подхватил он. — Верю. Вы не боитесь неизвестности. Вы способны провернуть ловкий трюк и при этом не попасться. Вы смело бросаетесь в авантюру. А самое главное — вы начисто лишены принципов. Другими словами, вы обладаете всеми качествами нувориша.
— Благодарю вас, сэр, — склонил я голову.
— Да, но сколько семнадцатилетних юношей отважились бы отправиться на край света за порошком, которого, возможно, даже не существует в природе? Думаю, немного.
— Я не хотел упустить такой шанс, — сказал я.
— У вас великолепное чутье, Корнелиус. Великолепное. Я вам даже немного завидую.
Мы сидели и пили портвейн, я с удовольствием курил маленькую гаванскую сигару. Я предложил такую же профессору, но он предпочел свою вонючую трубку. Эта трубка производила больше дыма, чем все, которые я когда-либо видел. Она напоминала миниатюрный военный корабль, спускающий дымовую завесу на его лицо. За дымовой завесой А. Р. Уорсли размышлял над моей парижской историей. Он продолжал восхищаться, хмыкать и бормотать что-то вроде: «Удивительное приключение!.. Каков наглец!.. А как все обставил!.. Да и химиком оказался неплохим, раз сумел изготовить эти пилюли».
Потом наступило молчание. Его голову окутывал дым. Стакан портвейна скрылся в дымовой завесе, когда он поднес его ко рту. Через мгновение он появился вновь, но уже пустой.
— Ну что ж, Корнелиус, — наконец нарушил молчание А. Р. Уорсли, — вы только что откровенно рассказали о себе, настала моя очередь ответить тем же.
Последовала небольшая пауза. Я ждал. Интересно, что же он собирается мне поведать.
— Видите ли, — продолжал он, — за последние несколько лет я тоже добился некоторого успеха.
— Правда?
— Хочу написать статью о своих исследованиях, когда появится время. Может быть, мне даже удастся ее опубликовать.
— Из области химии? — спросил я.
— Немного химии, — пояснил он. — Но большей частью это биохимия. Смесь и того, и другого.
— Интересно было бы послушать.
— Правда? — ему не терпелось высказаться.
— Конечно, — я налил ему еще портвейна. — У нас уйма времени, потому что мы должны прикончить сегодня эту бутылку.
— Хорошо, — кивнул он.