Мой конь розовый
Шрифт:
Она: Никакого такого особого ужаса не вижу… Просто обычная форма брака и семьи – изжили себя…
Он: Просто? У женщин, стало быть, изжит инстинкт деторождения, семьи? Осталось одно унылое удовлетворение – от всей любви только это? И оно рационализируется, культивируется, теми же образованием и спортом?.. Или «общественным служением?». Все человечество окажется у разбитого корыта?
Она: Вы, мужчины, жуткие паникеры! Сами все меняете, улучшаете, сами паникуете, снова меняете, улучшаете… А цель и смысл жизни – в самой жизни… Вы нервны, беспокойны, нетерпеливы… Мы, по-вашему, равнодушны, без фантазии и изобретательства… Мы «консерваторы»… А мы просто терпеливы, не суетимся. Не спешим «улучшать»! Этак жизнь можно потратить на «улучшение»!
Он: Не то, не то говоришь! Прогресс неизбежен. Видно, нужно было найти разумные пропорции… В «общественно-личном». Общество слишком уж непомерные права предъявляет на душу… Она и сникает… То есть, любовь…
Она: Что же – общество подглядывает за твоей постелью? Мудрено, право… Разве тебе не желает оно «личного счастья»? Личного!
Он: Ах, женская логика! Нет в женщине подлинной тонкости! Философию еще поймете, а поэзию, ее тайны – никогда! Пушкиным сказано: «тайная свобода»! Если б – он больше ничего не сказал бы – уже за эти два слова – да и слова ли это? – именно гениальное открытие! – он уже имел право называться гением! Такой здесь бездонный смысл! Вроде короткой формулы Эйнштейна: е – равняется эм-си – квадрат! И вся вселенная, все ее законы здесь – или отсюда!
Она: Чего ты нервничаешь? Ну, пусть не знаю… Объясни – пойму. Сам ведь говорил – доблесть мужчины в постижении – женщины – в понимании…
Он: Говорил… Всю жизнь говорим. Чтоб создать себе иллюзию. Чтоб можно было сосуществовать, не задохнуться от вашей прозаичности и бездуховности…
Она: Ой-ля-ля… Начинаешь сердиться, ругаться, ёрничать… Стало быть, истина уходит от тебя… Она как женщина. Нет здесь ничего окончательного! Женщина сама диалектична, и поэтому приемлет противоречивый мир. Вам же давай его однозначным… Женщина – интегрирует его, объединяет в цельность – вы дифференцируете, разлагаете анализом…
Он: Помолчи, женщина, когда мужчина мыслит! Все, что скажешь, мне известно… Более того, повторение когда-то сказанного мною же… Так вот. Такая свобода – это не смущенная свобода. Сервантес – в тюрьме! В несвободе! – написал Дон Кихота! Овидий в неволе написал свои поэмы! Пушкин в ссылке написал «Онегина» и «Бориса»!.. Не было физической – правовой – гражданской свободы, а тайная свобода творчества: была! Парадокс? Исчезает «тайная свобода» – ничем не смущающаяся свобода души! – во всем мире! Нет шедевров! Есть унылое мастерство и унылый эпатаж-выпендрёж приемами! Души нет! О тайной свободе раньше умели заботиться: Пущин не взял Пушкина в тайное общество. «Ты, Пушкин – один – делаешь больше целого тайного общества!» Какое зрелое понимание роли поэзии – затем и нужности для нее ее «тайной свободы»! Не призывал, не нагружал, не давал задания на год, не зудел о «социальном заказе»! Вот это – дружба, вот это – правда – вот это – свобода! А то взял бы поэта «на общественное служение». И что же? Переписал бы своим гусиным – обожженным да обглоданным: Пушкин писал толь-такими, укороченными перьями – «Русскую правду», довел бы до блеска слог и стиль… А «Онегина» и «Бориса», повторяю, не было б.
Она: Но ты отвлекся. Пример заслонил главную мысль… Она, по-моему, была о любви… Общественное потеснило личное, забрала душу, погубила любовь? Почему?
Он: Ах, боже ты мой! Неужели все еще непонятно? Да потому же, что общество лишило творчество – «вольной прихоти певца»… Предложили птичке – корм, мисочку с водой, жердочку, да вычищаемую каждое утро клеточку! Пой, пташечка, пой! Черта с два… Порядочная пташечка так не поет! Это только попугаям подходяще… Да мещанам, для которых излюбленная птица – не соловей, нет! – попугай! «Попка – дурак!» «Са-ам – дур-р-ра-ак!» «Ха-ха-ха!» Это по душе еще лукавому продавцу птиц, то есть: попугаев!..
Она: Я поняла, кажется… Это не просто – сочиняешь… Это твоя боль, убежденность твоя… Почему бы тебе об этом не написать? Ведь сейчас, наоборот, призывают…
Он: О, женщина!.. Не сыпь соль на раны! Не добивай меня своей
Она: Я уже ничего не говорю… Уж и не пойму – где плывешь, к какому берегу гребешь… Взять хотя бы нас… Ведь мы встречаемся, нам хорошо… И другие так… Стало быть…
Он: Ничего – не стало быть! Могу я сказать – что ты одно мое желанье, ты моя радость и страданье? Могу я сказать – «Душу твою люблю»?.. Вот! Молчишь!
Она: Не добивай меня. Мне и так грустно. Стало быть, любая на моем месте…
Он: Но и я могу спросить: стало быть, любой на моем месте… Представь – и мне невесело… Потому что – нельзя без конца обманывать себя, обманывать природу…
Она: Хочешь сказать: то, что между нами – не любовь? Обман?
Он: Во всяком случае – духовности это не рождает… Любовь без детей, хотя бы в перспективе – это эгоизм… И он теперь – глобальный. И он – по-моему – источник нынешнего непомерного зла… Обществу человек когда-то отдавал труд свой, рук или мозга, а душа была в семье. В любви – не чувственной, духовной, то есть – семейной… Ныне общество забрало человека целиком, и на душу являет права – он и стал ускользающим, вертким, неухватистым… В первую голову – выполз, освободился от бремени семьи, оставив себе одну эгоистичную компоненту, вместо мужа подсунул женщине любовника. Равно как женщина тоже выползла из-под обломков уклада и вместо жены и матери подсунула мужчине – любовницу… Любовники были и раньше – но их было мало. Или, как у Анны Сергеевны и Гурова из «Дамы с собачкой» – «параллельно с супружеством». И религия, и молва, и в общем-то народ – осуждали в душе любовников. Почему? Да потому, что они – эгоисты, ловкачи, но далеко не мудрецы! Они предали природу – духовность любви…
Она: Трудно тебе… Нет в тебе непосредственности… Всю жизнь взламываешь, как детскую игрушку… Любознательность? По-моему, такие дети несчастливы… Не умеют играть – не сумеют жить. Жизнь – та же игра…
Он: Вот бы и оставили их в покое… Ведь никого не оставляют ныне в покое! Все всех учат! Каждый – то лектор, то слушатель! И каждый знает наперед что каждый скажет! Нет пророков в отечестве родном: вслух сплошное: «мы – мы – мы…». Про себя оплошное – «я – я – я…». Где личность? А-у! Дай ответ!.. Не даст ответа… Лекцию на тему дважды два четыре – не желаете? А больше не знаю! Больше не учили, не проходили… А кто сам хотел – по губам, по губам. Не в попугайскую породу? А ты притворись! Ночью разбуди, он в поту вскочит, гаркнет: «Дважды два четыре!» Хорошо быть попугаем среди попугаев!.. Уймись, умиротворись, смирись? В чем? В попугайстве?.. А ведь – все-все родное… Помнишь, Пушкин… Вижу все безобразия вокруг, но другой родины, другой истории не хочу! И каждому по-своему грустно… Вяземскому по-своему, Пушкину – по-своему, Николаю – по-своему… Но трудней всего – Пушкину, потому что, он гений… В нем меньше всего всеобщего, он больше всех личность… Разве это совмещается…
Она: Что ж ты, – с Пушкиным равняешься?..
Он: Опять пошлость! Это я-то – равняюсь? В гениях – истина! Высвечена! Огромный масштаб! Как еще осознаешь себя и свое! Невозможно, видать, с женщиной! Поминаем-понимает, и вдруг – ничего, оказывается, не понимает!.. Кружева – вот ваше… Ритм, узор-повтор, монотонность… Но ведь это и паук умеет!
Она: Чего только не наговорит о нашем брате мужчина, когда сердится… Неужели все неуважение, весь антагонизм от того что больше стали уклоняться от материнства? Что занялись «общими вопросами», стали рассуждать с мужчиной наравне?