Мой мастер (сборник)
Шрифт:
— Вор! — Трошкин шагнул к Косому, отколол орденские планки, сунул их в карман и вышел.
— Что это он? — спросил Мишка Косого.
— Да так… Хе-хе, — насильно хохотнул Косой. — Шутка. Ну пока, привет, — и выбежал.
Разрозненные звуки плавали над залом Большого театра. Оркестр настраивал инструменты.
Наши герои сидели в пятом ряду партера: милиция проводила операцию с размахом.
Рядом с Косым сидела высокая женщина в меховой пелерине. На коленях у нее лежал бинокль.
— Тетя, а тетя! — тихонько позвал Косой.
«Тетя»
— Бинокль дай поглядеть, — попросил он.
— Же не компранца! — сказала женщина.
— Бинокль, гражданочка. Бинокль! — повторил Косой и, чтоб быть понятым, приставил к глазам кулаки и посмотрел в них.
Француженка улыбнулась и протянула Косому бинокль.
— Я отдам, не бойся! — хмуро заверил ее Косой. Он встал и, настроив бинокль, стал искать кого-то в публике.
Приближенный биноклем Мишка сидел, облокотившись на барьер третьего яруса, и, улыбаясь, говорил что-то сидевшей рядом девушке.
Трошкин проследил за взглядом Косого.
— Дай-ка. — Он взял у Косого бинокль, посмотрел.
— Это его жена? — шепотом спросил Трошкин, возвращая бинокль Косому.
— Откуда я знаю… — буркнул Косой.
— Что, давно не виделись?
— Знаешь что, Доцент, ты, конечно, вор авторитетный, — с глубокой обидой шептал Косой. — Ну и дал бы мне по морде. Только зачем ты при Мишке? Мишка, он знаешь какой… Не то что мы. Он, видал, как обрадовался, а ты при нем… — Губы Косого дрожали, он едва сдерживался, чтобы не заплакать.
— Ну и что? — сказал Трошкин. — Подумаешь, инженер. Что у него за жизнь? Ну, сходит в театр, ну, съездит летом в Ялту. Придет домой с работы, а там жена, дети. Никто его не ловит, ни от кого он не бегает. Тоска. А ты… Ты — вор. Джентльмен удачи. Украл, выпил — в тюрьму, украл, выпил — в тюрьму…
— Да тише вы! — зашипел Хмырь.
Поднялся занавес.
«Ялта, где растет голубой цыган», — пел Али-Баба, прилаживая новую «газовую керосинку». Заглянув в инструкцию, он подсоединил баллоны и поднес спичку. Плитка не зажигалась. Тогда Али-Баба полил «новую керосинку» керосином из примуса и снова поднес спичку.
Старый дом пылал хорошо и красиво, и поэтому собравшиеся зрители с удовольствием смотрели на пожар и пожарников.
Автор зрелища — Али-Баба — скромно стоял в сторонке, держа в одной руке чайник, в другой бабу с ватным подолом.
Трошкин, Хмырь и Косой в женском варианте подошли к нему, встали рядом.
— Все, — грустно сказал Косой. — Кина не будет, электричество кончилось.
Помолчали.
— Деньги! — вдруг завопил Хмырь. — Деньги там под половицей лежат! — И кинулся к горящему дому.
— Старуху! Старуху держите! — заволновались в толпе.
Из толпы выскочила худая голенастая девка в дубленке и вместо того, чтобы задержать старуху, пнула ее ногой под зад с криком:
— А, падла! Так вот кто деньги украл!
А старуха к еще большему удивлению толпы, выкинув кулаки боксерским жестом и
Тогда к двум дерущимся женщинам подбежала третья — толстая, в косынке — и, крикнув: «Отставить», подняла обеих за шиворот и раскидала в разные стороны.
Раздался милицейский свисток. Старуха в ботах крикнула: «Шухер!» — и, подобрав полы длинного пальто, принялась улепетывать. За ней — свирепая девка, следом — толстая баба в косынке. И последним бежал носатый мужик с чайником.
Медленно падал крупный снег. Разноцветными окнами светились дома, празднично горели витрины.
Трошкин, Хмырь, Косой и Али-Баба шли хмурые. Молчали.
Возле автоматной будки Трошкин остановился.
— Стойте здесь! — приказал он.
Троица отошла к стене дома, куда им показал Трошкин.
— И ни шагу в сторону! Убью!
Трошкин вошел в автомат и стал звонить.
Троица стояла покорно. Али-Баба и две нелепые бабы с тоской глядели перед собой. А перед ними шли беспечные люди, которые ни от кого не бегали, и каждого ждало где-то светящееся окно.
— Слаломисты, снег пушистый, — неслось из репродукторов, — воздух чистый, у-а-у!
— Вот тебе и у-а-у… — сказал Косой.
— Раз-два! Три прихлопа! Раз-два, три притопа! — командовал Трошкин. На вытоптанной площадке перед окруженной старыми соснами дачей профессора Мальцева он проводил утреннюю гимнастику.
Перед ним стояли голые по пояс Хмырь, Косой и Али-Баба. Они тянули вверх руки, кряхтя нагибались, пытаясь дотянуться пальцами до земли. Вид у них был хмурый.
— …А теперь переходим к водным процедурам, — распорядился Трошкин и, набрав в пригоршню снега, потер им себя по голому животу.
— А у меня насморк! — заныл Косой.
— Пасть разорву!..
— Только это и знаешь… — Косой нехотя подчинился.
— Алло, алло, квартира Трошкиных? Свердловск вызывает, — кричал Трошкин женским голосом в телефонную трубку, но не из Свердловска, а со второго этажа профессорской дачи, из кабинета Мальцева. Трошкин подул, посвистел и погудел в трубку, потом радостно закричал уже своим, трошкинским голосом: — Мама! Здравствуй, это я! С наступающим! Позвони ко мне на работу, скажи, что конференция затягивается, пусть Елена Николаевна возьмет маски у Саруханяна: зайчиков, лисичек и кошечек. Волков и свиней не брать категорически! Запомнила?
Внизу в гостиной Хмырь в шелковом бордовом халате с мальцевской сигарой в зубах покачивался в шезлонге. На ковре, скрестив ноги по-турецки, сидел Али-Баба, чистил картошку. Из-под его пальцев вился серпантин из картофельной шелухи и падал в хрустальную вазу.
А Косой, разложив на столе пиджак от трошкинского костюма, колдовал над ним, вооружившись ножницами.
— Ялта, где растет голубой цыган… — пел Али-Баба.
— Во дурак! — с восхищением сказал Косой. — Виноград!