Мой Однолюб. В его сердце другая
Шрифт:
— Мам, — недовольно одергивает её Соболев, и меня пробирают мурашки. Смутные ощущения, которые я тут же отметаю, как неприятные.
Диктую телефон.
— Вань, — поднимается с места Яна Альбертовна и поправляет свободную белоснежную рубашку, заправленную в джинсы. — И проводи Таю до корпуса. На территории полно нетрезвых.
— Будет сделано, госпожа мэр.
— А вот этот не надо повторять за папой, — усмехается она и обращается ко мне. — Смеются надо мной всё время, Тая.
— Думаю, они
Мы выходим в южную темную ночь и неспешно идем по каменной дорожке. Я убираю руки в карманы комбинезона, потому что просто не знаю, куда их деть.
— Не возражаешь, если покурю?
— Нет, — мотаю головой. — Кури, Вань.
Он кивает, извлекает из кармана шорт красно-белую пачку и новую зажигалку. Первую затяжку делает нетерпеливо, отчетливо слышно шипение сигареты и то, как его губы смачно выдувают дым.
Принюхиваюсь. Мне так нравится…
— Дай попробовать, — хитро на него смотрю, вытягивая руку.
— Обойдешься, — отвечает Ваня грубовато.
Обидевшись, убираю ладонь. Жалко ему, что ли?
— Не надо тебе это, Королева, — добавляет уже добрее.
Пожимаю плечами и растираю их ладонями. Дорожка плавно перетекает в деревянный настил вокруг подсвечивающихся голубых бассейнов. Наши шаги разливаются эхом по территории и снова смолкают, когда каменная тропинка возобновляется.
У моего корпуса горит свет, но мы останавливаемся чуть раньше, у бетонной колонны.
— Ну… пока? — с волнением выговариваю.
— Пока, — смотрит он на меня с вызовом.
Оставив сигарету в зубах, складывает руки на груди.
Я трусливо стреляю взглядом в пальму за его спиной и уже разворачиваюсь, с весельем вспоминая:
— Кстати, а ты Громовым давно звонил?
— Давно, — бурчит. Зажав сигарету между большим и указательным пальцем, делает новую затяжку.
Руками пытаюсь прогнать дым, раскачиваюсь на каблуках розовых босоножек и весело переспрашиваю:
— Прям давно-давно?
Он не отвечает. А его лицо в раз становится хмурым. Сердитым становится. Но я так счастлива, что не будто бы не замечаю. Как машина на высокой скорости, несусь вперед.
— А я сегодня с Мией болтала. Представляешь, у них девочка будет…
— Какая ещё девочка? — спрашивает он, выкидывая окурок в урну.
— Как какая? — бросаю ему в спину. — Ребенок… девочка. Рожают таких, знаешь?
Смеюсь счастливо.
Широкие плечи прямо передо мной напрягаются, а я продолжаю щебетать:
— Мия на УЗИ сходила наконец-то. Я просто поверить не могу…
— Замолчи, — произносит Ваня тихо.
— Мирон наверное на седьмом небе от счастья. А девочку они Таей назовут…
— Хватит.
— В честь меня, — мечтательно договариваю. — И…
— Блядь, — рычит Соболев, хватая меня за плечи и припирая к
— Ва-ня, ты… — возмущенно кричу и проваливаюсь в омут теперь уже черно-зеленых глаз в момент превращающихся в угольные.
Он… на меня так разозлился?
Мужские губы в секунду оказываются рядом с моим ртом и кусают. Это не поцелуй. Нет. Это реальный укус. Болючий и резкий. Унизительный, черт возьми.
— Соболев, — визжу и пытаюсь оттолкнуть его. — Ты сдурел?
Нижнюю губу жжет неимоверно, но внутри меня затмение происходит, потому что Ваня вдруг наклоняется. Трется колючим подбородком о пылающую кожу. И в следующую секунду бережно облизывает свой же укус.
Ранит и тут же лечит.
Его язык горячий и руки… совсем жаркие. Этот мужчина весь — одна большая огнедышащая машина.
— Вань, — шепчу ему в рот, стискивая кончиками пальцев футболку на каменных плечах.
— Что? — дышит он часто, снова нападая.
В этот раз нежнее и чувственнее. Толкается мне в рот вкусом табака и попкорна, а ладонью решительно фиксирует подбородок. Свободной рукой сжимает талию. Будто бы перебирая струны арфы, проезжается по ребрам.
— Да… Все на месте, — хрипит.
— Кто? — ахаю.
Он морщится и снова сладко целует. Сдвигает ладонь ниже, захватывает ягодицу и соединяет наши тела в районе бедер. Мою промежность обжигает твердая прямолинейность Соболева.
— Ваня, — пугаюсь, когда он в агонии пытается пробраться под шорты, к стрингам. — Я… не хочу… так.
Черт. То есть как-то все-таки хочу?
Мысли путаются. Соболев отстраняется. Трудно дышит, уперевшись в колонну рядом с моим ухом. Понуро опускает голову и мотает ей, ругаясь.
А потом смотрит на меня непонимающе, фокусирует взгляд снова и снова. Делает шаг назад и растирает лицо.
— Спокойной ночи, Тая, — кивает на окна корпуса.
— Спокойной… ночи, — проговариваю, привыкая к отсутствию его губ на моих губах.
И как я жила почти двадцать лет?
Соболев кивает в пустоту и размашистыми движениями потирает затылок. Путает пальцами короткий светлый «ёжик».
Изумленно наблюдаю, как мощная грудная клетка задерживает дыхание, а квадратная челюсть сжимается, словно от боли.
— Все в порядке, Вань? — бросаю в быстро удаляющуюся спину.
— Да. Прости. Я… позвоню.
Глава 10. Тая
Ночь я помню смутно, потому что постоянно думаю о том, что произошло.
Я… не знаю, как реагировать.
Пожалуй, если бы выпад Соболева случился в прошлом году, я бы с ума сошла от счастья. А сейчас?
Сейчас я думаю о том, что он охренел так со мной поступать!.. Делать так, как ему хочется. Брать, забирать, мучать.