Мой призрачный рай

Волгина Надежда

Я люблю этого мужчину! Именно поэтому так болезненно реагирую на его поведение, реплики. Когда же это произошло? Как я вообще умудрилась в него влюбиться? И что мне теперь делать, чтобы не щемило так сердце.

– Ты чего так смотришь, как будто я позеленел внезапно? – улыбнулся Алессандро. Я не видела его глаз, они привычно прятались за темными очками. Но в этот момент была уверена, что улыбается он по-доброму, как в тот единственный раз, на пляже деда, когда между нами впервые зародилась духовная близость. – Пойдем? Солнце Лидо к нашим услугам.

Окружающее великолепие тонуло

в тумане. Я видела и чувствовала только мужчину, спускающегося впереди меня. Взгляд ласкал его спортивную фигуру, терялся в блестящих смолой волосах. Как же сильно я люблю его! Ни к одному мужчине до этого не испытывала подобного. Именно потому, что сама не осознавая, ждала от него ответного чувства, воспринимала его поведение в штыки. Все казалось не таким, потому что желала я большего.

Возле самого моря, под раскидистым зонтом, нас ждали лежаки и столик с коктейлями и фруктами.

– У тебя слуги-невидимки? – спросила я больше для того, чтобы услышать его голос, который теперь казался мне самым красивым на свете, чем получить ответ.

– Это я называю стопроцентным сервисом. Да, они вышколены не мелькать перед глазами.

Алессандро принялся раздеваться, а я застыла во власти желания подойти, обнять его, пробежаться пальцами по рельефным мышцам, прижаться щекой к впадинке у основания шеи и вдохнуть запах, который сейчас казался самым родным на свете.

– Да, что с тобой? – спросил он, оставшись в одних плавках. В этот район его тела я даже не пыталась смотреть, опасаясь своей реакции. – Ты как будто первый раз видишь меня. – Рассмеялся. – Купаться идешь? – Он сделал приглашающий жест в сторону моря.

– Я лучше полежу, - с трудом ответила я, не в силах избавиться от комка в горле.

– Как знаешь… - пожал плечами Алессандро. – Тогда располагайся, - кивнул он на лежаки.

Я перевела дух, когда он отвернулся и направился к морю. Мозг сверлила мысль – не выдала ли я себя с головой? Не догадался ли Алессандро, что я испытываю? Этого нельзя допускать ни в коем случае. Я не переживу унижения быть отвергнутой, если он узнает о моих чувствах. Главное пережить сегодняшний день. Завтра мы с Дарио получим перевод и вернемся на Лампедузу. Ну, или я одна вернусь, этот момент я еще не уточняла. А там нужно будет постараться сделать так, чтобы больше не видеться с Алессандро. Возможно, тогда, я еще до отъезда приучу себя к мысли, что больше никогда его не увижу, что наша встреча была ярким, но мимолетным событием в моей жизни.

Кого я пытаюсь обмануть? Я же буду теперь вечно сохнуть по нему, пестовать воспоминания, смаковать каждое мгновение, проведенное с ним, пока не состарюсь и умру. И за что мне только все это? Почему я не такая везучая, как Олеся? Неужели мой удел – безответная любовь?

Убедившись, что Алессандро плавает достаточно далеко от берега и возвращаться пока не планирует, я с чистой совестью дала волю слезам. Разрыдалась чуть ли не в голос. Минут пять оплакивала свою горькую участь, пока не почувствовала, как от недосыпа и переизбытка эмоций глаза начали слипаться. Тогда с чистой совестью уснула, решив будь, что будет.

Мне

снилась Лиза. Он вела меня за руку по длинному пирсу, пока мы не подошли к самому его краю. Лиза сначала долго смотрела мне в лицо такими похожими на мои, но пугающе серьезными глазами. Потом повернулась к морю и показала на него рукой. Так настойчиво долго она указывала в темнеющую глубину, что я почувствовала признаки страха. Он наползал со всех сторон, превращаясь в панический. Что я должна там увидеть? – хотелось спросить, но губы не повиновались мне. Получалось только мычать. А образ Лизы постепенно стал рассеиваться, как это всегда происходило в моих снах. Она так и растаяла в воздухе с вытянутой рукой и застывшей в глазах мыслью, которую я не поняла. От страха и горя я заплакала, но опять молча. Я чувствовала, как слезы катятся по щекам, щекочут уши…

– Люда, проснись.

Теплые пальцы гладили меня по лицу, стирая влагу. Что-то мокрое приятно холодило бедро. Когда на живот упала холодная капля, я окончательно проснулась.

– Ты плакала во сне.

Алессандро сидел на моем лежаке в накинутом на плечи полотенце. Это его плавки касались меня, охлаждая бок, а с волос капала вода.

– Дурной сон? – спросил он, опуская руку мне на шею и поглаживая ее.

Нет, - хотелось сказать мне, - я плакала из-за тебя. Потому что люблю…

Но разве могу я сказать такое? Если только хочу все испортить.

Его пальцы возбуждали. Кожа горела в местах, где они касались ее.

– Ты можешь сгореть, - он провел рукой по моему животу, отчего заломило в паху. – Нужно намазать тебя кремом.

Только тут поняла, что большая часть моего тела находится на солнце. В тени зонта пряталась только голова и плечи.

Алессандро взял со столика крем и выдавил немного себе на руку. Я замерла от предвкушения того, что должно сейчас произойти. Никакие доводы рассудка не заставили бы меня сейчас попросить его не делать этого. Да и рассудок молчал во власти всепоглощающего желания.

Алессандро растер крем в ладонях и принялся намазывать мне живот, касаясь пальцами края плавок. Он действовал медленно, умело. Ревность кольнула меня – скольких женщин он вот так же ублажал до меня? Понимала, что глупо думать об этом, но ничего не могла с собой поделать.

После живота настала очередь рук. Он стянул бретельки купальника, намазывая плечи. Я боялась пошевелиться, мечтала, чтобы это никогда не заканчивалось. Когда руки Алессандро коснулись ног, тяжесть внизу живота превратилась в свинцовую. Я чуть не застонала, когда он ненароком дотронулся до внутренней стороны бедра в самом верху.

– Перевернись на живот, - попросил он, и я заметила, как потемнели его глаза.

Он развязал купальник и принялся намазывать спину, касаясь груди по бокам. Он легонько проводил по ней самыми кончиками пальцев, а мне хотелось приподняться и дать ему возможность завладеть ею всей. Я готова была отдаться ему прямо здесь и сейчас, но понимала, что нельзя этого делать ни сейчас, ни потом, никогда. Видимо, он тоже это понимал, потому что не переходил границы допустимого, позволяя себе лишь намек на интимность.