Мой учитель светится в темноте
Шрифт:
Я прислонился к стене, глядя на него. Что я мог сказать?
– Как ты думаешь, почему я находился на Земле?
– продолжал Броксхольм.- Зачем я пытался доставить сюда нескольких детей для кратковременного исследования? Мы пытались выяснить причины вашего поведения. Мы ищем ответ; если угодно, мы ищем лекарство от вашей болезни.
Он принялся расхаживать по комнате - не рассерженный, но сильно взволнованный. Вскоре я узнал, что ему пришлось пройти через годы обучения и конкурсный отбор за право попасть на Землю. Он вошел в группу инопланетян, которых можно было назвать «космическими
Меня посетила новая мысль.
– Если вы все такие замечательные, то почему ты так скверно обходился с учениками нашего класса?
– спросил я, вспомнив, как он вел себя, будучи школьным учителем.
Броксхольм потянул себя за нос.
– Во-первых, у меня от природы довольно резкий характер. Во-вторых, я должен заметить, что у землян довольно странные представления о «скверном» и «хорошем». В моем мире мы не употребляем и десятой доли тех любезностей, которые вы, люди, расточаете друг другу. Мы говорим правду и делаем дело. С другой стороны, мы не оставляем людей голодать на улицах.
Помолчав, он добавил:
– Вообще-то, моя природная резкость не имеет отношения к моему поведению в роли учителя. Я без труда мог бы стать таким добрым и обходительным, как вам того хотелось. Однако мы проводили исследование ваших реакций на различные методы обучения. Сейчас в вашем городе работает наш агент, который кажется ученикам твоего класса настолько же «добрым», насколько я был «скверным». Все это - часть нашего исследования.
– Ты хочешь сказать, что на самом деле ты совсем не злой?
– глупо спросил я.
Броксхольм уставился на меня. На какое-то мгновение я испугался, что он сейчас рассердится, но внезапно его нос задергался - сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Я понял, что если бы он был землянином, то сейчас бы он изнемогал от смеха.
– Питер,- пробормотал он,- там, откуда я родом, меня относят к тем, кого у вас принято называть «настоящими лапочками». Послушай, юноша, каково твое величайшее желание?
– Увидеть звезды!
– немедленно ответил я, хотя сердце подсказывало мне совсем другое. Я отогнал это ощущение, не позволив ему оформиться в слова: оно было слишком пугающим.
– Увидеть звезды,- медленно повторил Броксхольм.- Ты хоть представляешь себе, какие громы и молнии я обрушил на свою голову, притащив тебя сюда?
Я покачал головой.
– Не знаешь - и не надо. Но пойми: я нарушил строгий приказ из Центра по двум причинам. Во-первых, я задолжал тебе услугу за то, что ты помог мне скрыться.
Я вздрогнул, впервые в полной мере осознав, что скрывалось за этими словами.
– А вторая причина?
– Мой голос упал почти до шепота
Броксхольм развел руками.
– Ты мне нравишься,- просто ответил он.
Я заморгал. Почему мне вдруг так захотелось плакать?
– Спасибо тебе,- прошептал я, чувствуя себя последним дураком.
Броксхольм положил руки мне на плечи.
– Бедный мальчик,- прошептал он. Потом он выпрямился и отвернулся.- Бедные вы люди,- сказал он так тихо, что я едва смог услышать его - Бедные, печальные,
Он издал ужасный, скрежещущий звук. Внезапно я понял, что он плачет: оплакивает планету, которая не была его домом, оплакивает страдания, которые ему довелось увидеть.
Я подбежал к нему и обнял его. Мы стояли посредине моей комнаты и плакали до тех пор, пока у нас не осталось слез.
Глава двенадцатая
КАК ПОЛЬЗОВАТЬСЯ УРАКом
Так закончился мой первый день на борту «Нью-Джерси». Стоит ли удивляться, что я был выжат как лимон?
Возможно, вы заметили, что мой день начался поздним вечером. Но время на корабле не связано с временем на Земле; точнее говоря - с отсчетом времени в Кентукки-Фоллс. Корабль жил по собственному распорядку, и хотя некоторым его обитателям требовался более долгий отдых, чем другим, в общем и целом сутки продолжались двадцать семь, часов.
По словам Ху-Лана, размер суток был определен решением большинства членов Межпланетного Совета.
Разумеется, поскольку управление освещенностью и температурой не составляло труда, многие инопланетяне имели личные помещения, приспособленные под их нужды. В некоторых комнатах сутки длились лишь десять часов, а жара там была как в Долине Смерти в разгар лета. У одних дни были долгими и теплыми, у других - короткими и холодными и так далее. Но при этом каждый мог находиться и в общих отсеках корабля, хотя для некоторых это означало необходимость носить теплую одежду, в то время как другие расхаживали практически обнаженными.
В ту первую «ночь» после ухода Броксхольма я воспользовался УРАКом, чтобы подобрать себе подходящую постель. Наиболее интересным предметом в таблице (по крайней мере, для меня) оказался небольшой удобный гамак. Правда, я не знал, где его повесить, так как стены комнаты были совершенно гладкими, и в них вряд ли разрешалось вгонять гвозди или шурупы, даже если бы у меня имелись соответствующие инструменты.
Я зря беспокоился. К концам гамака крепилась веревка, заканчивавшаяся пластичным шариком. Брошенный в потолок, шарик прилипал там, куда попадал, и не отлипал до тех пор, пока за веревку не дергали три раза. Итак, я получил гамак и подвесил его, закрепив на потолке.
Это было все равно что спать на облаке. Правда, ложился я таким измученным, что, наверное, уснул бы на мокрых водорослях или горячих камнях.
У меня не было часов, поэтому я не знал, сколько я проспал. Меня разбудил громкий звонок.
– Кто? Что?
– спросонья забормотал я, барахтаясь в гамаке.
– Это Ху-Лан,- укоризненно произнес голос, исходивший непонятно откуда.- Можно мне войти?
– Пожалуй, да.- Я зевнул.
Ху-Лан сразу же шагнул в комнату. Его синие шорты были расписаны алыми и желтыми цветами таких ярких оттенков, что если бы я еще спал, то теперь бы наверняка проснулся.