Мой век, мои друзья и подруги (Бессмертная трилогия - 2)
Шрифт:
У нее от смеха опять порозовели уши.
– Сам понимаешь, мой друг, что после второго бокала шампанского я уже не могла усидеть на своем стуле.
– Ясно!
– Я подошла к Станиславскому и взяла в ладони его голову.
– Ясно!
– Тогда пенсне упало с его носа и он зажмурил глаза. Вероятно, от страха.
– А ты, конечно, этим воспользовалась и поцеловала его в губы?
– Нет, - вздохнула Изадора, - в губы не удалось. Он их слишком крепко сжал.
– Он же бог.
–
– Неужели бог разжал губы?
– Да!.. Но только для того, чтобы взволнованно спросить меня: "Изадора, а что мы будем делать с нашими детьми?"
Об этой очаровательной встрече Дункан как будто где-то написала. Но я рассказал с ее слов.
– Ты это не выдумала, Изадора? Так и спросил: "Что мы будем делать с нашими детьми?"
– Слово в слово.
Я стал хохотать.
– Вот! Вот! То же самое случилось и со мной. Огромное несчастье! Я стала смеяться. Ужасно смеяться. Так смеяться, что слезы падали с моих глаз в салат "латю". Это, наверно, непростительно? Но я же не сошла с неба. Я просто человек. Даже хуже - я женщина.
– Лучшая из женщин!
– Ты скажи это Есенину.
– Обязательно.
Она благодарно сжала мне руку и заключила:
– Станиславский, разумеется, сказал то самое, что должен был сказать. Ведь бог, как известно из Библии, относится ко всему очень-очень серьезно.
– Это верно. Даже к искусству. Даже в наше время!
– А я? Я тоже!– с жаром воскликнула Изадора.– Даже к танцевальному искусству.
– Знаю.
– Над которым ты посмеиваешься.
– Над твоим, Изадора, никогда!
Она приехала в Советскую Россию только потому, что ей был обещан... храм Христа Спасителя. Обычные театральные помещения больше не вдохновляли Дункан. Дух великой босоножки парил очень высоко. Она хотела вдыхать не пыль кулис, а сладчайший фимиам. И обращать взор не к театральному потолку, а к куполу, напоминающему небеса. Пресыщенная зрителем (к слову, ставшем на Западе менее восторженным: ведь актрис любят до первых морщинок) - она жаждала прихожан.
Огромный, но неуклюжий храм Христа у Пречистенских ворот ей где-то за границей лично преподнес на словах наш очаровательный народный комиссар просвещения.
Право, эпитет "очаровательный" довольно точен по отношению к Анатолию Васильевичу Луначарскому. Ведь он не только управлял крупнейшим революционным департаментом, но и писал стихи, пьесы, трактаты по эстетике, говорил, как Демосфен, и предсказывал будущее, преимущественно хорошеньким женщинам, по линиям их нежных ладоней.
Да и с Господом Богом (с настоящим, с Саваофом) у него, как известно, в недалеком прошлом был флиртик.
Соблазненная храмом Христа Спасителя, Айседора Дункан не то что приехала к нам, а на крыльях, как говорится, прилетела.
И очень рассердилась: очаровательный
Я потом весело сочувствовал Айседоре:
– Ах, бедняжка, бедняжка, в Большом театре приходится тебе танцевать! Какое несчастье!
Но ей было не до смеха.
20
– Новость! Наш театр едет за границу.
Моя некрасивая красавица сегодня не сбросила мне на руки шубку и даже позабыла снять боты.
– Таиров только что объявил это. Было общее собрание. Все прыгали от радости. Старики выше всех. Уварова тоже прыгала.
Эта актриса играла комических старух.
– Понимаешь?
– Понимаю. Давай, Нюха, шубку.
– Театр едет во Францию, в Германию и, наверно, в Америку.
– Ух ты!
– В Париж... А?.. Здорово?
Словно предугадав гастроли, Мартышка четвертый месяц занималась с француженкой языком и уже читала со словариком французские романы.
– В Париж, Толюха!
– И ты ведь поедешь.
Она сняла боты:
– А вот об этом еще надо подумать.
– Чего же тут думать?
– Как чего?..
– Ах, да... ты про это?
– Вот и давай решать.
– Нет, Нюша, решать будешь ты.
– Почему только я?
– Рожать-то тебе, а не мне.
– Но иметь сына или не иметь - это касается нас обоих. Не так ли?
Мы оба были уверены, что изготовляется мужчина.
– Или тебя это не очень касается?
Я ответил каким-то междометием.
– Вот, Толя, и надо решать: Париж или сын.
– Думай, Нюша. Хорошенько думай. И решай.
– А я уже давно решила. Конечно, сын.
Я поцеловал ее в губы и сказал:
– Ты у меня, Мартышка, настоящий человек. Совсем настоящий. Хотя носа у тебя действительно маловато. Впрочем, я с первого взгляда не сомневался, что ты настоящая.
– Дурень! Это ведь только влюбляются с первого взгляда.
– Нет, шалишь! Все самое большое и хорошее делается с первого взгляда. И влюбляются с первого, и не сомневаются с первого, и предлагают руку с сердцем с первого. Все, все!
– Между прочим, ты мне их еще не предлагал.
– Неужели забыл?
– Ага! Ты ведь такой рассеянный.
А ночью, в кровати, при потушенной электрической лампочке, я ей сказал:
– Знаешь, Нюха...
– Знаю, знаю. Спи.
Она, конечно, сразу поняла, что я собрался утешать ее.
– Подожди засыпать. Нюха.
– О-о-ой!– простонала она.
– Понимаешь, есть наши русские повадки, которых я терпеть не могу.
– По матушке посылать?
Я горячо возразил:
– Нет, эта очень милая! Я о других говорю. Ну, скажем, давать честное слово и не выполнять его.