Мой встречный ветер
Шрифт:
Но эту вот полосочку в левом нижнем углу помню отлично.
Герою нужно было некоторое время… ну пусть активно существовать, прежде чем эта полоска наберется полностью, и можно будет совершить суператаку. Один яркий всплеск, и пожалуйста, нужно ждать вновь, часто очень долго.
Так вот, суператака — это в какой-то степени появление стихотворения.
А все предшествующее и последующее — то время, когда ничего написать не получается. Ещё не настолько велик груз накопленных мыслей и прожитых чувств, чтобы его на целое стихотворение хватило.
Время
Но почти никогда не бывает так, чтобы я дописала их до чего-то цельного. Только если спустя время. И то лишь с таким условием, что затрагиваемая ими проблема будет все еще актуальна.
Иногда на то, чтобы накопить энергию, уходит очень много времени, вплоть до полугода. Устанавливается период молчания и осмысливания.
И что-то мне подсказывает — как только закончится лето, начнется один из таких периодов. Слишком много мне нужно будет переварить и осознать, прежде чем я смогу подобрать к этому слова.
Нет, пожалуй, от рассматривания стен я никогда не смогу отказаться полностью.
Близится четыре часа утра. По-хорошему, половина ночи осталась позади, а я все никак не могу уснуть, продолжаю думать над нашим последним прощанием, что случилось уже несколько часов назад, но до сих пор не может меня отпустить. И нескоро еще отпустит.
«Ну, до скорого», — бросил Ник прежде, чем я направилась к магазину, а он по своим делам, тем ли, что я заметила после (надеюсь, с той девушкой был все же не он), или еще по каким-то другим.
Махнул рукой, будто отпускал на все четыре стороны. И ушел в своем направлении. Видимо, в пятом. Открыл новое измерение.
Зато я почему-то еще несколько минут простояла на том же самом месте, глядя ему вслед, как завороженная. И в голове уже начинало зарождаться осознание: влипла я по-крупному. Осталось теперь понять, что с этим делать.
А это «до скорого», так невзначай брошенное, грозило растянуться на длинный, слишком мучительный период ожидания.
Но об этом, конечно, я могла пока только догадываться.
Н. (от Н.):
спасибо, что ты появился в моей жизни,
пусть и на такой краткий миг.
Я врастаю корнями в землю, от слёз сырую.
На ветвях беспощадное солнце прожгло веснушки.
Мне птенцы напевают искренне: «Аллилуйя», —
там, в гнезде, на моей исклёванной черепушке.
Мне б взлететь вместе с ними, но я родилась без крыльев.
Нет хвоста, чтобы плыть, и колец — зарываться в почву.
Растрепать
Расцвести, — словно виски, дурманить умы прохожих.
Так наполни меня! Пыль смахни, что несу веками,
подари ощущение полного веры детства.
Закоревшие лёгкие станут нам парусами,
пустота затрепещет на месте больного сердца.
Этим бледным от света, коварным июньским утром
разреши мне свободу почувствовать мимолётно.
Встречный ветер, мне
(пусть на мгновение)
стань
попутным.
И — умчись без оглядки из сладостных преисподней.
Часть 2
Слова на ветер. 1
Так происходит практически постоянно.
(За такой лид наша преподавательница по литературному мастерству меня бы возненавидела — и попросила бы добавить конкретики, как можно больше деталей, чтобы зацепить читательский взгляд. И всё-таки я его оставлю).
Так происходит практически постоянно. Задумывая что-то одно, на выходе я получаю абсолютно другое.
Так получается и со стихами. Как иначе объяснить, что легкий городской стишок — я всерьез планировала писать про лавочки и тротуары, про витрины магазинов и стены домов, подрумяненные рассветом, —
превратился в одну сплошную метафору?.. Сменил цвет с серебристо-сиреневого на контрастный, черный и голубой с всплесками рыжего и зеленого.
С другой стороны, значит, так было нужно. Лавочкам и тротуарам свое время, я думаю. Всему своё время, но одно дело — это осознавать, а другое — ждать терпеливо, пока оно наступит, и не паниковать чуть что. И даже так — радоваться каждому мгновению настоящего, не зацикливаясь на чем-то, в данный момент не достижимом.
А самое смешное, что июнь в стихотворении все же остался, как я и хотела изначально. Но ведь катались-то мы в июле… Первого числа.
Сейчас шестое июля, первая его половина. Я успела проснуться, в гордом одиночестве выпить кофе, а потом села за стол — и дописала это стихотворение наконец. Править почти не пришлось, слова появлялись сами, как будто мне следовало лишь провернуть ключик в шкатулке и отбросить крышку, или приподнять скрипящую половицу и взглянуть под нее — и, пожалуйста, я уже могу наблюдать новый мир. Ничего не придумываешь, только смотришь. Одно из волшебных вмешательств в творческий процесс.
А что касается всякого бытового, Пашка написал мне вчера —