Мой встречный ветер

Зарецкая Анастасия

— Ника? — мое имя странно звучало Пашкиным голосом. Давно он не обращался ко мне так… Обычно он вообще никак не обращается.

— Прости. Задумалась.

— Мне тоже однажды не удалось сохранить дружбу. Но во всех остальных случаях удалось.

— И как? Дружите до сих пор?

— Уже нет… Но по другим причинам.

— Откуда ты можешь знать, что не по этим?

— Люди по разным причинам могут переставать общаться, — заметил Пашка не слишком довольно.

Я покачала головой. Он, конечно, не мог этого видеть этого движения; однако, судя

по Пашкиным размышлениям, он много чего не видит. И еще один упущенный по причине слепоты момент этого не изменит.

— И все равно, — продолжил он.

— Что — все равно?

У меня позади была прокрашенная половина Пашкиной головы, правая, и я решила взяться за левую. Однако тут на пути возникла очередная проблемка — на месте центрального пробора волосы слиплись, и мне пришлось приложить усилие, чтобы отодвинуть их в сторону…

— Ай…

— Прости.

— И все равно я продолжу говорить о своих чувствах вместо того, чтобы от них прятаться.

— Ты молодец. Желаю тебе успехов.

— Тебе не нравится этот разговор?

— Не нравится.

— Хорошо, — Пашка кивнул вместе с кисточкой, которой я пыталась прочесать волосы с нанесенными на них краской. — Извини, что затронул неприятную тебе тему.

— Ничего страшного. Но я правда сейчас не хочу об этом говорить. — И я с облегчением выдохнула. Кажется, слишком даже громко. — И еще, пожалуйста, не мотай головой.

— Извини.

Я цокнула.

— Почему ты все время такой вежливый и хороший?

— А тебе нравятся бестактные и плохие? — И голова ведь даже не шевельнулась, застыла, как гипсовая. Только губы шевелились, будто существовали отдельно от нее.

Хорошо, что он на меня не смотрел. Иначе увидел бы, как я мгновенно вспыхнула.

И еще лучше, что он не умеет (по крайней мере, не должен уметь) читать мысли. Все мы прекрасно знаем, кто такой грубый и нехороший тут же возник у меня в голове.

Докрашивала его я молча. Когда основной этап покраски завершился, пришлось еще парочку раз пройтись по голове с такой тщательностью, будто я вместо непрокрашенных прядок выискивала блох. А затем я так долго терла кожу ватными дисками, что в конце концов уже непонятно стало, она красная из-за краски или моих стараний.

Смывать краску Пашка пошел самостоятельно,

Вернулся с темными мокрыми локонами и прямо-таки ужасающим полотенцем — насыщенно-розовым вместо белого. Словил мой взгляд и сказал:

— Думаю, оно отстирается.

— Очень сильно сомневаюсь… На всякий случай, ни с чем светлым его не вздумай отстирывать.

— Да уж не вздумаю. Будешь еще чай?

С одной стороны, оставаться с Пашкой еще на какое-то время было опасно, у него сегодня настроение обсуждать то, что я вообще никогда не стала бы обсуждать. С другой стороны, надо же посмотреть, что я ему намулевала. Как-никак, первый раз красила кому-то голову. А вдруг сносно получилось? Свой салон открою, буду деньги грести лопатой. И кофемашину в нем поставлю обязательно.

— Буду, только переоденусь для начала.

С переодеванием

я решила не спешить.

Очень медленно сняла футболку, донельзя аккуратно ее сложила. Аналогичным образом поступила с шортами. Минут пять попялила на себя в зеркало, поправила волосы, поразмыслила о жизни. Потом еще столько же времени боролась с молнией на платье, она у меня любит заедать в неподходящие моменты. Потом заметила на щеке пятнышко краски и попыталась оттереть уже его.

— Я уже решил, что ты заблудилась, — заметил Пашка, когда я наконец появилась на кухне.

Он стоял напротив плиты. В одной руке — тарелка цвета морской волны. В другой — черная лопатка. Я подошла ближе… яичница.

Он так солидно выглядел с этой тарелкой, лопаткой и мокрыми волосами, в просторной футболке, что визуально делала его шире — и я даже растерялась. А он растерялся тоже — наверное, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Либо его мое платье смутило. Либо вся эта ситуация. Как будто мы с ним знакомы уже лет пятнадцать, я вернулась домой после тяжелого дня на съемочной площадке. А у него тоже был тяжелый день, однако кончился он чуть раньше моего, и Пашка вот стоит… встречает.

— Не знала, что ты умеешь готовишь, — сказала я, настоящая я, которой до съемочных площадок пока так же далеко, как до сцены оперного театра.

— Я только так, основное…

— Решил сделать что-то к чаю, поскольку всё мучное в доме я уже съела?

— Ну типа того, — Пашка кивнул, и я искренне возмутилась. Так что он тут же поспешил исправиться: — Потому что позаимствовал у тебя обед.

А яичница у него, кстати, получилась неплохая. Мой Илья все время пропускает момент готовности, — и каждый раз гордится своей невероятно хрустящей корочкой, приговаривая, что я, воображуля, такую никогда не получаю.

На этом, наверное, надо было закругляться?.. Пашка ответил — наверное.

Я все-таки полюбовалась на высохшие Пашкины волосы — в помещении они были скорее каштанового цвета, зато, стоило нам выйти на улицу, они в самом деле заискрились красным, как фейерверки. Пашка сказал, что это именно такой эффект, который был ему нужен. Спасибо, спасибо, спасибо, Ника. Пожалуйста, всегда к вашим услугам.

Он дошел со мной до остановки, однако спустя минуты три ожидания автобуса мне в голову вдруг ударила очередная гениальная идея — пройтись пешком. Полуденная жара спала, близился вечер, и на улице вдруг стало так приятно, что лезть в душный автобус совсем перехотелось.

Пашка вызвался меня проводить.

И, на самом деле, это была весьма приятная прогулка.

Все неловкости остались в квартире; а еще я наелась, так что настроение у меня мгновенно улучшилось. Сверкали Пашкины волосы, качалось при ходьбе мое платье, и мне мгновенно вспомнились мои прогулки с моим первым и единственным — редко, но всё же случалось, что я была на них в такой же степени беззаботна и до наивности радостна.

Мы обсудили каждую встреченную собачонку, а вот Ник смеялся над моими попытками поговорить про собачек.