Мой знакомый учитель
Шрифт:
— Вам кого? — спросил он.
— Мне нужна Люся Пестун.
— Люся сейчас придет, — ответил парень и снова принялся писать, но тотчас же, не поворачивая головы, задал вопрос:
— А вы откуда?
— Из школы.
— А! Ясно.
Что ему было ясно, Владимир Андреевич не понял, но про себя подумал: «Однако ж муж у Люси не из гостеприимных»… Начал осматривать комнату. «Ничего, уютно. Окна вот только. Да-а… Рамы погнили, косяки тоже… Ветерок сюда, конечно, задувает. И пол… Качается и скрипит. Ткни пальцем в стену и проткнешь ее насквозь».
Но вот скрипнула дверь, вошла Люся. В пальто, в клетчатом
— Владимир Андреевич! — воскликнула Люся. — Здравствуйте! — Она поставила авоську на плиту, сняла пальто и повесила его на гвоздь.
— Коля, ты чего сидишь? — упрекнула она мужа. — Помог бы Владимиру Андреевичу раздеться, вперед бы пригласил. Ах, какой ты в самом деле…
Коля вылез из-за стола, хотел помочь Владимиру Андреевичу раздеться.
— Спасибо. Я ненадолго, — отказался Глазков.
— Хоть стаканчик чайку?
— Нет, нет, Люся. Я пришел проведать тебя, посмотреть, как живешь.
— Живем вот. Коля в ночной работает. Я теперь выходная надолго, — она улыбнулась, взяла мужа обеими руками за левую руку чуть повыше локтя.
— Занятия бросила, вот что плохо. Отстанешь, — сказал Глазков. — Можно ведь еще тебе ходить в школу.
— И я ей об этом же, — вмешался Коля, — я ей то же самое говорю. Ходи в школу пока, ничего ж особенного.
— Ты, Коля, как маленький, — возразила Люся, не отрывая от него влюбленных глаз, но возразила не очень настойчиво, лишь бы не молчать.
Коля вдруг улыбнулся, посадил жену на стул, а сам потянулся к портсигару, который кое-как разыскал между книгами на столе. Закурил.
— Стесняется, — как бы оправдывая жену, проговорил он.
— Что же стесняться? — тоже улыбнулся Владимир Андреевич. — Не ты первая, не ты последняя. Дело житейское.
— Конечно, — почему-то зарделась Люся. — Только в школу я все равно не пойду. Догоню потом. — Она положила на плечо мужа руку, легонько толкнула его: — Ты вот, Коля, по болезни сколько пропустил? А догнал. И я догоню.
— Где же ты учишься? — спросил Колю Владимир Андреевич.
— Он у меня металлург. На втором курсе института.
— Сколько учиться?
— Шесть лет.
Люся вскочила, загремела чайником, наливая воду, включила электроплитку.
— А я, признаться, шел с уверенностью, что удастся убедить тебя ходить в школу, — сказал Глазков, поднимаясь. — Да не удалось, — и улыбнулся застенчиво.
— Куда ж вы встали, Владимир Андреевич! Чай сейчас будет готов.
— Нет, Люся, спасибо, — отказался Владимир Андреевич. — Как-нибудь в другой раз. А вот насчет школы советую тебе еще подумать. Потом тебе будет труднее. — И немного помедлив, добавил: — Да и квартиру просить надо.
— Хлопочем, — угрюмо отозвался Коля, — не получается. Я на металлургическом заводе, Люся в «Металлургстрое». Начальство разное, один на другого кивает.
— Понастойчивее.
— Господи, — вмешалась Люся, — для других у него настойчивость, а для себя боится лишний шаг сделать.
— Ладно тебе!
— Что ладно? — возразила Люся и к Владимиру Андреевичу обратилась: — Сами подумайте: зимой холодище, мы прошлую
— Ничего, Люся, все образуется, — успокоил ее Глазков. — Все хорошо будет.
— И я ей тоже говорю!
— Счастливо оставаться, друзья!
— Чего ж вы торопитесь? Чай сейчас готов будет.
Люся посмотрела на него умоляюще, а он улыбнулся, на прощанье пожал им руки.
Домой возвращался той же дорогой. Пестуны ему понравились… Да, Люся, была счастлива, она не скрывала этого. Николай же стеснялся, прятал от постороннего взгляда бьющую через край вот эту солнечную энергию счастья. Чего греха таить, Владимир Андреевич завидовал им, что-то такое шевельнулось в сердце. И не потому, что у него не было своего счастья. Было уже устоявшееся и по-особому прекрасное, но чужое всегда немножечко заражает, имеет притягательную силу. Вот такой силой была у Пестунов их молодость, свежесть чувства. Ему сейчас показалось даже диким, что такое счастье ютится в невзрачном бараке, в крохотной комнатке, тогда как место ему на ярком солнечном свете! Был бы он каким-нибудь начальником по жилищным делам — обязательно бы каждому молодожену вместе с брачным свидетельством выдавал и ордер на светлую квартиру. А что? При коммунизме так будет, обязательно будет!
Размечтался Владимир Андреевич и чуть не угодил под автобус. Спасибо какой-то мужчина в черном драповом пальто, в кепке, с маленькими усиками на продолговатом морщинистом лице схватил Глазкова за рукав пальто и оттянул в сторону.
— Что же вы! — упрекнул мужчина. — Жить надоело, что ли?
Шофер автобуса, перепугавшись, свирепо погрозил Глазкову кулаком, ругаясь. Ругани не слышно, видно было только, как он перебирал губами.
— Извините, — смущенно проговорил Владимир Андреевич. — И спасибо.
Уже потом, на порядочном расстоянии от места нечаянной встречи, сработала зрительная память, и Владимир Андреевич остановился. Погоди! Кто же это был? Раньше — а когда именно, невозможно было сразу припомнить — где-то с ним виделись, нет, не виделись, а жили бок о бок и не один день! Ну, конечно.
Усики тот носил уже и тогда, левая бровь чуть рассечена, шрамик заметен и сейчас. Жаль, поздно спохватился, а то бы можно было спросить, завязать разговор…
Весь остаток дня эта встреча никак не забывалась. Нет-нет да отвлекал от всех дел надоедливый вопрос: «Кто же это, интересно, был? В госпитале вместе лечились? А может, кто из кыштымских, там ведь я многих знал, только позабылись? По-годи, погоди! А не старшина ли это? Тот, который забрал меня от тетки Марфы? Нет. У того усы пшеничные вразлет, а у этого — черные с рыжинкой».
Случается ведь такое в самом деле. Навязнет на зуб какое-нибудь знакомое слово, и ты помимо воли своей твердишь его: обедать спешишь — твердишь, идешь куда-нибудь — твердишь, засыпаешь тоже с ним, и никак не можешь выкинуть из головы.
Домой вернулся поздно, но Лена еще не спала, проверяла школьные тетради. На столе горбились две стопки: та, что поменьше, еще ждала своей очереди. Владимир Андреевич подошел к жене, обнял ее худенькие плечи и сказал:
— Устрой перерыв. Может, помочь тебе?