Моя борьба
Шрифт:
* * *
Она шла к нему впервые после знакомства с Марселем. И дома, перед кривым зеркалом, она пыталась будто замаскировать следы этого знакомства.
Не желая того, непроизвольно, с первой же минуты своего прихода, певица начала сравнивать. Писателя с французом. Но даже не столько сравнивать, сколько внимательно следить, наблюдать за жестами писателя. Будто бы впервые.
— Тебя и в пять утра дома нет, — писатель резал помидоры на кухне; они, конечно, собирались есть.
— А у тебя что, другого времени нет меня навестить? Только в пять утра ты свободен? — певица стояла у косяка, глядя на его руки, как он режет, и параллельно на экране ее мозга, памяти, она видела Марселя, тоже что-то режущего, он хорошо готовил, француз — благодаря «Разину» и его клиентам
Писатель взял приготовленный салат, и они пошли в комнату. Курица — они всегда ели у писателя курицу! — еще не была готова.
— Он пытается достать деньги через Министерство культуры. Я был с ним на приеме. Еще он предложил мне самому играть главную роль.
Певица захохотала. Писатель иногда развлекал ее, пародируя французских комиков — Колюша, Ги Бедоса, но дело не в том, что писатель не был актером. Может, и был. Представить его в роли себя самого, только десять лет назад, певица не могла. «Я уже не тот дурак!» — говорил он про себя сегодняшнего. За смехом певицы, конечно, скрывалась злость — потому что всё опять вертелось вокруг Врагини. Кино потому что по первому роману писателя. А роман о потерянной Врагине. И Машка тут же представила, что еще ведь и на Родине его книга когда-нибудь должна будет выйти, и всё опять будет вертеться вокруг Врагини.
— Ты не должен соглашаться, это глупо.
— Я уже менее «excited»[124]. Все эти киношные дела, оказывается, так долго делаются. И потом, уже столько было планов, уже даже умерли люди, Патрик Дове… Жоэль меня познакомил с Фанни Ардан. Потом позвонил и спросил — ты не против Аджани? Все это так звучит… Но на деле ни хуя пока.
— Ничего, в один прекрасный день ты поедешь в Канны на премьеру. Розы, шампанское, крики «ура» и куча пушистых жоп… Меня, конечно, не возьмешь…
В секунду певица представила сценку в Каннах: лимузин останавливается у знаменитого здания, дверцы открываются и из машины выходишь ты. Писатель! В смокинге. Тебя окружает толпа репортеров, юных девушек-манекенщиц и педерастов! (Писатель хмыкнул.) Вспышки фотоаппаратов. Дверца лимузина остается открытой, и из нее высовывается рука — моя! — шарящая по воздуху, ища, обо что бы опереться. Но ты уже далеко! И я вылезаю сама, в узком платье, со свежевыкрашенными волосами. Ты уже идешь по ковровой дорожке, рассылая воздушные поцелуи фанам, а я бегу за тобой вприпрыжку. Ты даже не оглядываешься на меня!
Но в уме у Машки была уже другая сценка. На месте писателя в ней был Марсель! И тогда — он подавал ей руку из лимузина, он не бежал вперед, она шла, держа его под руку, и вообще! Всё было в честь Машки, из-за Маши, для Маши!
Писатель всегда морщился на приносимое певицей вино. Но всегда пил его! Будучи недоволен тем, что она приносит вино, он никогда не отказывался от распивания вина. И певица думала — зачем же тогда делать недовольную физиономию?!
— Мы будем праздновать Седьмое ноября! Надо же что-то праздновать… «Я целую мою Русскую Революцию!.. Белая, моя белая! Красная, моя красная!»
— Не надо меня цитировать.
— Это уже принадлежит вечности… Неизвестно, правда, сколько наша атомная вечность будет длиться. Наверное, мы единственные, кто будет праздновать Седьмое ноября в позитивном смысле… Почему советские никогда не покупали телевизионное время в разных странах, чтобы транслировать парад с Красной площади? Это же так красиво. Совсем иначе, чем во Франции, например.
— Их и так считают милитаристским государством… На первую годовщину футуристы на Красной площади раскрасили все деревья в красный цвет. Во люди были…
Они сидели друг против друга. Как друзья-приятели. И когда певица пришла, они не набросились друг на друга, как изголодавшиеся любовники Они будто всегда сдерживали себя и хранили, берегли для постели. Даже маленькие эмоциональные проявления они оставляли на потом, на постель. И певица думала — только ли это из-за писателя, который не любит «телячьи нежности», или все-таки и сама она не очень-то нежная. Но вот с французом она нежничала! И сидя на диване, положа нога на ногу в ажурных чулках — писатель уже назвал их траурными
Теле был включен. У певицы не было теле, поэтому, как только она приходила, писатель включал для нее теле. Как если бы у певицы не было душа — она, придя к писателю, сразу бы помылась. Или вот, когда писатель к ней приходил, она сразу ему предлагала что-то из холодильника, потому что он жил без него. Так вот, ему казалось, видимо, должен жить скрывающийся какой-то боец, борющийся с трудностями жизни и готовящийся к главному делу жизни.
А по теле показывали, как разрушают главное дело жизни В.И.Ленина. Контрреволюционер Горбачев стоял, между прочим, на мавзолее и приветствовал толпы не очень уже организованных демонстрантов. Показывали кусочки из хроники революционных лет. И никак нельзя было сказать, что это подтасовка, что не на самом деле это безумие, а под дулом пистолета. Вот он, обезумевший народ, орал «Урря!» на низвергаемые церковные купола! Тот же народ орал и проламывал череп молотами и кувалдами Николаю II — памятники царей стаскивали за веревки, крушили и крушили. А теперь народ хотел водружать памятники и церковные купола. Но для этого надо было опять, снова низвергнуть установившиеся, на их месте, культы и символы. Теперь требовали охраны старины. Переименования городов. Снова кого-то обижая! Кого-то сажали на престол, низвергнув предыдущего. А Ленин выступал с броневика, под снегом, держа в кулаке кепку, которую ему, видимо, успели сунуть вместо котелка, в котором он прибыл из-за границы. Ленин был какой-то не революционерный по сравнению с другими, да и самый старший среди них. Ему было… 48 лет! и это было — старый! Троцкому было 38. Но все их выступления перед народными толпами были очень впечатляющи. И только дураки могли не увлечься этим безумием — в котором было все: романтика, надежда, неограниченные возможности, поэзия, сила. За французским переводом слышны были знаменитые слова Ленина, с картавым «эр» — «Товарищи!.. Революция в опасности!.. Меньшевики… Буржуазия…» Но революцию судили только по нынешним ее результатам. По тому, что не было вокмэнов, чего-то еще…
Они ели курицу, которую писатель наловчился очень вкусно готовить. А по теле уже начался любимый фильм певицы. «Дас Бот»[125]. В нем не было ни одной женщины. Настоящий суровый фильм на 7 Ноября. И певица с сожалением констатировала, что всегда, когда появляется женщина, все становится каким-то не таким. Она все портила, женщина. Либо она была истеричкой, либо она предавала, либо вносила разлад, либо она дура или слишком уж стерва. И поэтому в «Дас Бот» не было ни одной женщины — существующие образы их к этому фильму не подходили. И Машке было обидно — это значило, что в сюжете, который ей нравился, в ситуации, которая нравилась, ей, женщине, не было места!
Встречи писателя с певицей были пародиями на совместную жизнь. Встречаясь, они должны были успеть проделать все то, что делают, живя вместе. Поговорить, обменявшись впечатлениями об актуальностях, рассказать друг другу новости, покушать, выпить, посмотреть теле, показать что-то друг другу — книжку, одежку, безделушку — поругаться и помириться, лечь в постель. Все это надо было успеть за встречу, то есть как бы прожить минисовместную жизнь.
Раздевались они всегда раздельно. Писатель уходил в закуток перед ванной комнатой и там раздевался, возвращаясь в ти-шорт. Певица всегда хотела посмотреть, как он раздевается. Но он не доверял ее благим намерениям и ждал подвоха. Поэтому, раздевшись, быстренько-быстренько залезал под одеяло. И из-под него быстренько-быстренько спешил обратно в одежды. Как в стихотворении Лоренса «So she said»: «Hurrying into his clothes…»[126]