Моя купель
Шрифт:
Братья, опустив щупы миноискателей на землю, остановились. Перед ними обнаженная кухонная печка с пробитым боком и разваленной трубой. Они уже знали, какие «сюрпризы» оставил противник на заминированном поле — сильные тротиловые заряды в деревянных ящиках. Их нелегко найти обычными щупами и еще труднее извлечь из обледенелой земли.
И снова голос:
— Следите за поземкой!
Кто предупреждал Чесноковых и откуда доносился голос, они не могли понять. Перед глазами вилась поземка. Ее грива неожиданно порозовела,
Фронт откатился далеко за Дон еще два месяца назад, но бои на этом пустыре завершились лишь позавчера. Остатки окруженных здесь войск Паулюса оборонялись до последнего патрона, и мало кто из них уцелел.
Поземка с красной гривой снова закружилась перед солдатами. Да, именно здесь, на перекрестке двух бывших улиц, под обломками растертых в песок стен была запрятана противотранспортная мина.
«Сюрприз» оказался коварным: три ложных взрывателя, и только под четвертым таился действительный. Это ловушка для сапера. Благо, солдаты были предупреждены о таких «новинках».
Но кто же кричал им: «Осторожно, «сюрпризы»!»?
Отогревая озябшие пальцы дыханием, солдаты ощупывали взглядом заснеженный пустырь. Кое-где ветер вылизал землю до ледяного блеска, и там виднелись то оперения неразорвавшихся бомб, то головки снарядов, то пустые гильзы. А сколько мин и снарядов укрыл снег! Война долго будет стрелять на том пустыре: и весной, и летом, и многие годы, если саперы не прощупают здесь землю, каждый метр вдоль и поперек и в глубину не меньше как на сажень.
— Тише, Петро, кто-то стонет... — сказал Антон.
— Слышу.
Солдаты затаили дыхание.
Позади в заснеженной траншее послышались шаги. Солдаты обернулись. Перед ними вырос высокий лейтенант в пилотке. Шинель внакидку. Одна рука — под шинелью на ремне, перекинутом через шею, в другой — трофейный немецкий автомат. Пахло от лейтенанта лекарствами.
— Сняли фугас? — спросил он.
— Сняли.
— А почему остолбенели?
— Слушаем, будто кто-то стонал под землей.
— Здесь под землей наших нет. Это у вас в ушах ветер стонет. Вон там, за оврагом, между заводами, приложи ухо к земле — и жутко станет: человеческие голоса, хохот, и гармошка играет. В землю люди ушли и там живут... Ведите в свой штабной блиндаж. Хочу показать вашему командиру кое-что. И этого надо обогреть. — Лейтенант показал на дно траншеи.
Там сидел человек на корточках. Голова закутана в суконное одеяло так, что виден только один посиневший от холода мясистый нос. Серые глаза не моргая смотрели на большие теплые валенки лейтенанта.
Петро и Антон переглянулись.
— Он ставил здесь «сюрпризы» — ловушки, — пояснил лейтенант. — Вот тут, под печкой, был его наблюдательный пункт. Ход из траншеи под землей прямо к трубе. Это я кричал вам из трубы.
— Спасибо, — поблагодарили лейтенанта братья.
Петро,
— Такой нам очень нужен. Спасибо за находку!
— Свои люди — сочтемся, — ответил лейтенант.
— Тут вчера наши ребята уже подорвались, — пожаловался Антон. — Попался такой «сюрприз» — сразу троих, и хоронить нечего.
— Ладно, — задумчиво сказал лейтенант, — покажите дорогу в штабной блиндаж. Мне некогда. Передам вашему командиру этого, — он кивнул на немецкого минера, — и дальше, мне надо догонять своих.
В штабном блиндаже саперного батальона пахло сыростью и дымом. Оставленный здесь писарь штаба много раз пытался разжечь дрова бумагой, но у него ничего не получалось. От тепляка, забитого до отказа сырыми кругляками, веяло холодом железа. Тесовые стенки и бревенчатый в два наката потолок покрылись пятнами изморози, словно их только сейчас побелили жидким раствором извести.
— Значит, дымом греешься? — спросил лейтенант, оттирая озябшие уши.
Немецкий минер стоял возле него как привязанный. Писарь, видя перед собой незнакомых людей, насторожился.
— А вы кто такие?
Лейтенант шагнул ближе к столу:
— Я спрашиваю, почему печка холодная?
— Печка... — Писарь вскочил, поправил ремень, вытянулся: властный тон лейтенанта как бы оторвал его от бумаг и поставил в строй. — Я не виноват, старшина сырые дрова привез.
— Плохие твои дела, — сказал лейтенант. — Но ничего, сейчас заставим гореть и сырые дрова...
Он расстегнул противогазную сумку, извлек из нее горсть желтоватых трубочек, очень похожих на макароны, и сунул их в открытую дверцу печки. Когда в руке лейтенанта показался коробок спичек, немецкий минер попятился и, прижавшись к стенке, присел на скамейку, а писарь готов был закричать: «Что вы делаете, взорвемся!» — но потерял дар речи. Макаронные трубочки были не чем иным, как связкой пороховых стержней от дополнительного заряда артиллерийского снаряда большой мощности. Всунув в отверстие пороховой трубки несколько спичек, лейтенант отошел в сторону, осмотрелся, затем не торопясь погладил трубу, как бы проверяя, не будет ли она дымить, и, тряхнув коробком, снова нагнулся. Вспыхнула головка спички, затем другая, третья...
Прошло еще несколько секунд, и сквозь щели закрытой дверцы тепляка показались язычки яростного огня. Шипящие от жары дрова заискрились. Труба защелкала, загудела. В спайках закудрявились космы пламени. От железа пахнуло теплом.
— Где комбат? — спросил лейтенант, повернувшись к писарю, на растерянном лице которого уже играли блики огня, пляшущего в утробе ожившего тепляка.
— Комбат... Комбат с утра на участках, с ротными.
— А начальник штаба?
— Тоже там.
— Гони туда связного, — приказал лейтенант.