Моя купель
Шрифт:
— Стой, ложись! — скомандовал часовой с сержантскими погонами, с гвардейским значком на фуфайке. За спиной часового виднелся ствол орудия.
— Я свой! — отозвался Петя.
— Тут все свои и все драпают. От одного немецкого танка драпают. Ложись!
— Я не драпал, я с другой стороны сюда подошел...
— Ложись, говорю, а то вон командиру покажу, он и тебя заставит землю грызть.
— У меня есть пароль, — прошептал Петя сержанту.
— Тогда стой и молчи, — смягчился сержант. — Смотри, как от трусости
Петя посмотрел в ту сторону, куда был направлен ствол орудия. Метрах в четырехстах, на пригорке, возле развилки двух полевых дорог, клубился черный дым. Там горел танк.
— Не туда смотришь, — сказал сержант, — а вот сюда, в лес.
Петя повернул голову направо и не поверил своим глазам. Под заснеженными кронами деревьев перед лесной полянкой чернели фигуры людей, поставленных на колени. Перед ними вышагивал в распахнутой шинели командир с автоматом на груди. Высокий, без шапки, голова лохматая, плечистый, голос звонкий, почти мальчишеский:
— Клянитесь — без приказа ни шагу назад! Сержант, следите, кто попятится — ко мне...
— Слушаюсь, — ответил сержант.
— Кто это такой? — спросил Петя.
— Будто не видишь! Командир...
— А зачем он на колени их поставил? — допытывался Петя.
— Молчи, а то и тебя поставит, тогда узнаешь зачем. Пришел сюда, а тут вон что делается, особенно с этими, из маршевых рот. Вот и наводит порядок. Ясно?
— Ясно, — ответил Петя.
Через минуту сержант представил Петю командиру.
— Кто такой, откуда? — спросил тот.
— Я тутошний, хомутовский. Иду проведать мать. Сегодня у меня день рождения, — объяснил Петя.
— Где твой дом?
— Наша изба вон там, правее ветряка, под соломенной крышей.
— Вижу. Как твоя фамилия?
— Ворохобин, Петром звать.
— И сестренка у тебя есть?
— Есть, Таня.
— Значит, в день рождения к матери показаться идешь... Это хорошо! Но погоди, не спеши. Ветряк пристрелян, там тебя осколки срежут.
В этот момент левее горящего танка на белеющем косогоре показались темные полосы. Послышался гул моторов.
— Дивизион! К бою! — раздался приказ. — Без команды огонь не открывать!..
Справа и слева зашевелились кусты. И только теперь Петя понял, что это не кусты, а замаскированные орудия. Знакомая опушка леса, сколько раз тут бывал, помнил наперечет каждое деревце, каждый кустик и, поди ж ты, не заметил перемен! Сколько же появилось тут таких новых кустов? Четыре. Значит, в дивизионе четыре орудия и пятое вон эта пушка, что на горящий танк смотрит. Не густо!
— Ложись! — крикнул сержант, направляя автомат в ту сторону, где работали люди, и, помолчав, пояснил: — Ложитесь в свои ямки, где землю грызли, чтоб пулеметом не срезали, для себя старались...
— Связные, внимание! — крикнул командир. — Передать по орудиям: огонь только прямой наводкой. — И сам убежал вправо,
«Это уже, кажется, больше батареи!» — прикидывал в уме Петя.
Между тем по косогору катились какие-то клубки, расстилая на снегу ленты выхлопной копоти. Казалось, вот-вот эти клубки размотаются, изойдут на нет и снег перед опушкой станет чистым, нетронутым.
Самих танков не видно. Они были покрашены под снег, белой краской или известью. Их выдавала выхлопная копоть. Однако чем ближе стлались ленты, тем крупнее вырастали клубки и все яснее и яснее доносился гул моторов. Восемь танков. Куда же они пойдут? Прямо на опушку или вдоль дороги, в село? Если в село, то наши опять спрячутся. Но где, в каком погребе их найдешь, чтобы хоть побыть возле матери в день своего рождения!
— Косяком, сволочи, идут, — сказал сержант, — широким фронтом! Значит, начнут прощупывать нас.
Из башни головного танка вырвался сноп огня. Вдоль опушки просвистел снаряд, и после этого донесся сухой, отрывистый звук выстрела. Затем башня заискрилась пулеметными очередями, и в ветках деревьев защелкали разрывные пули.
Сержант дернул Петю за рукав:
— Ложись вот сюда, за лафет, — а сам присел на корточки рядом с Петей. — Издалека, сволочь, бьет, неприцельно! Но какая-нибудь дура к тебе подвернет, вот и будет тебе день рождения... Так что лежи пока. Это пушка самого командира, личная, так сказать. Я при ней наводчиком числюсь.
Петя прилег между станин и, найдя узкое окошко под кромкой щита, устремил взгляд туда, на побуревший косогор. Теперь уже стало видно, как поблескивали зубцы гусениц. Их освещали лучи солнца, поднявшегося над родным селом.
— Сюда идут, наводи, — подал Петя свой голос, который почему-то в этот момент сорвался и пропищал совсем по-мальчишечьи.
— Погоди, наша пушка резервная, спешить нельзя, — сказал сержант, приседая еще ниже.
«Сколько же можно годить?» — встревожился Петя, наблюдая за танками. Приближались они с возрастающей скоростью. На какое-то мгновение Пете показалось, что не танки идут к опушке леса, а сама опушка двинулась к ним навстречу. Гусеницы тянут ее под себя. И чуть было снова не закричал: «Стреляйте!»
Но сержант, посмотрев в ту сторону, куда убежал командир, разъяснил:
— Сейчас он сам по переднему гвозданет, а остальные, как давеча, повернут обратно. Только давеча было три, а теперь пока восемь. После разведки, как всегда...
Что «как всегда» и чего надо было ждать сейчас, Петя не расслышал: танки увеличили скорость, и вся земля загудела так, что кричи не кричи — ничего не разберешь.
Наконец раздался выстрел из того орудия, что было спрятано на стрелке опушки. Петя даже подскочил, чтобы посмотреть, как задымится головной танк. Но задымился последний, а не головной.