Моя купель

Падерин Иван Григорьевич

Катя поняла, что в селе располагается медсанбат. Значит, этого человека надо как-то вернуть к врачам. Но как?

— Ты вот что, — сказала она, подавая ему колпачок с березовицей, — я тебе наберу березовицы хоть ведро, но от врачей убегать не следует.

— Еще одна агитаторша нашлась, — огрызнулся он. — Пустое дело, сам умею агитировать не хуже тебя! Можешь уходить, но если приведешь сюда санитаров... Финка у меня всегда острая.

— Кого же ты будешь финкой угощать?

— Там посмотрим... — Он снова повернулся лицом к земле.

Кате почему-то захотелось еще раз глянуть в голубые

глаза этого парня, — правду он говорит или прикидывается? — и она кольнула его ядовитым в ту пору словом:

— Хитришь?!

— Хитрю, — отозвался он, не поднимая головы. — Всю войну хитрю. Сначала райвоенкомат обхитрил и в шестнадцать лет на курсы в артиллерийское училище попал, потом свою хитрость против немцев пустил... — Он говорил про себя, глядя в землю, будто земля умела слушать и понимать его.

— Погоди, — перебила Катя, — этот берег подмыт, скоро обвалится, и уплывешь кто знает куда!

— Мне не привыкать, — отозвался он. — Вынесет куда-нибудь, выживу. Уходи!

«Нет, — окончательно решила про себя Катя, — если мертвых не успели подобрать, то живого человека оставлять полым водам нельзя». И сказала:

— Может, вместе пойдем? Фляжка твоя уже почти полная. Возле нашего дома, прямо под окном, три березы стоят. Обещаю тебе ведро березовицы набрать, ведро и будет...

— Если к себе в дом зовешь, пойду. Только помоги подняться.

— Помогу. Скажи хоть, как тебя звать?

— По документам, которых у меня сейчас нет, Алексеем, — сказал он, поднимаясь с помощью Кати. — А ты можешь называть меня Алешкой. Ну вот спасибо! Пошли...

Высокий, мускулистый, он, опираясь на плечо Кати, довольно легко взошел на пригорок. И Катя опять подумала: не прикидывается ли он?

Однако дома сомнения рассеялись.

Отец Кати, вернувшийся с фронта еще в начале войны без ноги и с покалеченной рукой, быстро нашел с ним общий язык. Выяснилось, что село Березы, где располагается медсанбат, отрезано от магистральных дорог половодьем. Эвакуация раненых в тыловые госпитали временно прекращена, и врачи медсанбата не видели другого выхода, как ампутировать Алексею раненую ногу, которая начала покрываться синими пятнами.

— Пятна сойдут, — успокоил Алексея Катин отец. — Пропарим их в бане горячим веником, и начнут сходить. Это вот у меня отмахнули выше колена, потому как на одних жилах держалась. И руку хотели отнять, но я не дал. Так что и ты держись пока...

Отец, мать и Алексей, кажется, даже в мыслях не допускали того, что так тревожило Катю: вернутся немцы снова в Березы или не вернутся? Они так верили в возрастающие силы Красной Армии, что никакой речи об эвакуации родителей в глубокий тыл Катя не могла заводить.

— Наши теперь научились бить фашистов по всем правилам, не то что в начале войны, — утверждал отец. — Вот, сказывают, под Жаденовкой один командир четырьмя пушками целый батальон немцев с танками вдрызг разнес. Зашел ночью с тылу и давай лупцевать. Пленных сотню и два броневика прихватили на свое усиление. Молодой, говорят, а бывалый, из-под Сталинграда сюда пришел. Забыл только, как его фамилия, но помню — комдивом его величают.

— Можно мне прилечь? — спросил Алексей.

— Ложись, ложись, вот сюда, на кровать, — предложила мать и, укладывая его, дополнила: —

А под Хомутовкой, потом в Юдовке он нахлестал немцев столько, что, сказывают, снегу не было видно, черным-черно кругом.

— Наверно, преувеличивают, мамаша, — возразил Алексей.

— Как это преувеличивают? Катя, расскажи, ты там поближе была. Расскажи ему как следует.

— Что ему рассказывать, сам небось не хуже нас знает.

— Под Хомутовкой немцы потеряли только штук восемь танков, — уточнил Алексей.

— Ну вот видишь, шутка сказать — восемь таких громадин! — подхватила мать. — Значит, правда!

— Раз говорят, значит, правда. Дыму без огня не бывает, — резонно сказал отец и, помолчав, принялся пересказывать молву о каком-то молодом лейтенанте с отважным сердцем и смелым умом. «Дома сидит, никуда не ходит, а знает почти все, что делается на белом свете», — с удивлением и гордостью подумала об отце Катя. — Так вот, сказывают про этого человека, — продолжал отец, — хитрый и ловкий он. Из сорокапятки прямой наводкой танки по бортам без промаха хлестал на Дону, в большой излучине, потом батареей на площади перед тракторным заводом. На круче, на берегу Волги, значит, будто убили его, а он выжил...

Алексей повернулся лицом к стенке.

— Фрицам, значит, на страх выжил, — продолжал отец. Катя приложила палец к губам — дескать, тише, человек спать собрался, но отец не понял ее: — Не веришь? Сходи к ним, спроси, какого дрозда он им дал в Ефросимовке, под Хомутовкой, в Калиновке, Жаденовке, под Юдовкой...

Он называл такие села и деревни, где действительно очень крепко поколотили немцев. Там, по ту сторону фронта, ходят слухи о каком-то неуязвимом дивизионе истребителей танков. Но Катя знала и подлинные сведения об отважных и ловких истребителях танков, принесших свой опыт на курскую землю с берегов Волги. «Неужели это один из тех?» — подумала она.

— Постой, постой, — сказал отец, обращаясь к Алексею. — А где тебе ногу подшибло?

Алексей повернулся к нему и пояснил:

— За друзей хотел отомстить, за Афанасия Панарина, за Гришу Придатко, за Колю Рыбина, за Петра Андриевского. Когда на Романово в атаку пошли, убило ребят. Вот и бросился я, да чуть замешкался с гранатой. А он, гад, фриц, из той же амбразуры очередью разрывных полоснул. Одна в бедро угодила... Самое страшное в жизни — это бороться со смертью в одиночестве. На нейтральной, в мертвой зоне, перед дотом целый день пролежал. В ушах уже колокола зазвенели... Думал — конец. Но хорошо, метель поднялась. Петя Ворохобин, друг мой из Хомутовки, под покровом этой метели выволок меня. К своим выволок. К своим и с ногой. Фрицу не удалось оставить без ноги, зато теперь свои врачи ножи точат. Не выйдет...

— Не выйдет, — согласился с ним отец, — пусть точат, мы народным способом попробуем сохранить ее. Мать, и ты, Катя, баньку поживей, да пожарче, топите!

Баня топилась по-черному, с каменкой. Отец построил ее после возвращения из Сибири с действительной службы. Дрова в каменке горят хорошо, знай подкидывай. Напоследок березовый сушняк жарит стены и воду греет, только треск стоит.

Через час баня была готова.

— Пора, мужики, идите парьтесь, — сказала мать, послав Катю на чердак за вениками.