Моя купель

Падерин Иван Григорьевич

И два мужика, обнявшись, поддерживая друг друга, ушли в баню. Жарились они там долго и так яростно, что пар, не находя выхода, выталкивал дверь.

— Хватит, отец, до смерти захлещешь! — кричала мать, стоя у порога.

— Наддать еще! — доносился оттуда голос отца.

— Наддать! Хорошо! — отзывался повеселевший Алексей.

Вышли они из бани — лица и руки сплошной кумач. Возле крыльца Алексей сказал:

— Отец, лопнул, кажется, нарыв, потекло...

— Вот и хорошо! Значит, пробило, теперь полегчает. Завтра еще разок попарим...

Дома

мать и отец принялись перевязывать ногу Алексею, попросив Катю и ее сестренку Машу выйти на улицу. Маша только что вернулась с дежурства из медсанбата, расположенного в школе.

Был уже вечер. Катя посмотрела в небо. Потемневшую голубизну купола прошили звезды. По западному склону плыли, напоминая гробы, обрывки кучевых облаков. Кате вспомнился разлив, плывущие по нему два убитых в черных мундирах, один косматый, рыжий... Нет, сейчас у нее на душе стало как-то легко и даже радостно. А почему — она сама себе не могла объяснить.

— Что ты небу улыбаешься? — спросила ее Маша.

— Я не улыбаюсь, просто так смотрю.

— И про него думаешь?

— Не думаю, а вижу его глаза — голубые, усталые, — созналась Катя.

— А ты знаешь, кто он такой?

— Вроде догадываюсь.

— В медсанбате его называют «бессмертным». Комдив, вот он кто.

— Теперь понятно, — сказала Катя. — Ему, кажется, полегче стало. Завтра еще чаем из березовицы напоим, и, даст бог, все обойдется хорошо.

— Обойдется, — согласилась Маша. — Я ему еще лекарство принесла. Сам начальник передал. Там ведь все знают, что ты его к нам привела.

— Ну и пусть знают!

— Надеешься его вылечить?

— Надеюсь.

Катя готова была обнять сестру и кружиться с ней, но удержалась: ведь она не знала, могут ли такие люди, про которых говорят, будто они с того света вернулись, быть простыми, земными...

Третий раз разведчики капитана Писарева возвращались в часть пустыми, без «языка». Подавленные очередной неудачей, они шли понуро, еле переставляя ноги. Сам капитан, замыкая шествие, лишь изредка поднимал голову. Ему не верилось, что сегодня возвращается семь, а не девять. И среди них нет командира первого взвода и его помощника.

И снова, как при первом и втором возвращении по этой тропинке, капитан заметил, что возле брода через речку их встречает человек с костылем. Стоит на той стороне, облокотившись на изгородь. Выбрал такое место — не обойдешь, не объедешь: выходи из воды и встречайся с ним, как говорят, с глазу на глаз. По всему видно — свой человек, и повадки разведчиков для него не новость, но как не хочется разговаривать с ним, когда на душе такая досада: двоих потеряли безвозвратно. «Языка» требует штаб армии, штаб фронта, сам Рокоссовский, а взять не удается. Причин много, но ни одна из них не будет принята в оправдание.

Предгрозовая тишина для разведчиков почти никогда не обходится без потерь: разведчики умирают в одиночку, часто неизвестно где, зато память о них имеет постоянный адрес — она живет в сердцах фронтовиков, оставшихся в живых. Но если разведчики не выполнили задачу и

возвращаются ни с чем, то любой может ткнуть в них пальцем — эх вы, глаза и уши командира, с вами только на погост! Потому и шагали они как на скамью подсудимых. И суд-то какой — легче сразу к стенке! Досадно, а тут еще этот, с костылем, третий раз встречается. И все на одном и том же месте. Вроде хочет помочь, но ведет себя странно.

Первый раз, встретив разведчиков, человек с костылем попросил у них закурить, как бы проверяя, выполняют ли они железный закон: «Пошел в разведку — про курево забудь». Второй раз — перекинул через тропку тонкую спиральную проволоку в репейных колючках, Дескать, проверка внимательности и осмотрительности. Но попробую перешагнуть через нее и не зацепиться, если она лежит на скользком повороте! Справа и слева крутой яр. Устроил вроде экзамена. Почти все прошли без зацепки, кроме самого командира взвода. Опытный разведчик, просмотрел или не захотел экзаменоваться перед незнакомым человеком? Зацепился — и сегодня его нет, не вернулся и не вернется.

Какую же сегодня устроит проверку этот человек с костылем?

Капитан Писарев вышел вперед и готов был дать команду «Шире шаг», как тот опередил его:

— Не спеши, командир, покажи своим ребятам вот эту штуку. — Он держал на ладони что-то вроде ржавой консервной банки, наполненной металлическими шариками чуть крупнее гороха. И пояснил: — «Шпринген-мина», точнее — составная часть нового вида немецких прыгающих мин.

Разведчики остановились без команды и тем выдали свое затаенное внимание к нему.

Капитану Писареву ничего не оставалось делать, как сердитым взглядом окинуть остановившихся.

— Привал! — дал он команду довольным голосом, как бы найдя в этом слове счастливый выход из той неловкости, в какой оказался перед человеком, властный и взыскательный взгляд которого настораживал — это не просто любопытствующий зевака или посторонний наблюдатель. — Привал, — повторил капитан, — садитесь...

Разведчики продолжали стоять, глядя на металлические горошины в чугунном стакане «шпринген-мины». Кажется, именно такой стакан попался сегодня ночью на пути разведчиков, когда они подползали к немецким окопам.

— Проглядели, значит, такую новинку, и смотрите, как дорого обошелся вам этот прогляд, — упрекнул разведчиков человек с костылем. Он будто знал, где и как потеряли они двоих товарищей.

Увесистый стакан уже лежал в руках капитана Писарева.

— Смотрите, изучайте...

Прошло еще несколько минут, и разведчики, забыв про усталость, разбирали и собирали обезвреженную «шпринген-мину». Один за другим отползали в кусты, зарывали ее в землю, оставляя на поверхности три еле заметных усика, затем находили ее с закрытыми глазами, на ощупь, снова прятали. Каждый проделал эту операцию по три-четыре раза. Человек с костылем внимательно следил за ними, возмущался по поводу малейшей ошибки и даже грозился ударить костылем с такой яростью, будто в самом деле ему и всем окружающим угрожала смерть. Кричал, но никто не обижался на него.