Моя мать Марлен Дитрих. Том 2
Шрифт:
30 мая 1937 года «Независимые владельцы кинотеатров Америки» поместили объявление во всех рекламных газетах, связанных с кинопрокатом:
Джоан Кроуфорд
Бэтт Дейвис
Марлен Дитрих
Грета Гарбо
Кэтрин Хепберн
Вдруг эти звезды якобы утратили способность привлекать публику в залы одним лишь своим именем. Под таким давлением «Парамаунт» отказался от замысла снимать Дитрих в следующем фильме и тем самым лишил ее постоянного заработка. Студия
Впервые со дня первого приезда в Америку, мать оказалась безработной. Она позвонила моему отцу.
— Папи, мы покидаем Америку. Здесь говорят, что фильмы с Дитрих больше не продаются. Эти идиоты, а они все идиоты, конечно, не могут их продать… потому что фильмы и впрямь плохие, но Дитрих тут ни при чем. Даже Гарбо попала в черный список. Ну эта лупоглазая, куда ни шло, кому охота платить деньги, чтобы посмотреть на нее? Но Хепберн? Да, и ее назвали губительницей. Невероятно? Погоди, кто же остается? Может быть, Ирен Данн? Это она-то звезда? Чистое безумие.
Из артистической уборной мы взяли все, что не было прибито гвоздями. Грузовики вывезли наш багаж за ворота студии «Парамаунт» — и дело с концом. Ни прощальных слез, ни «прогулок дорогой памяти». Выиграв битву, потом каким-то образом проиграв ее, наш солдат ушел с поля боя непокоренным. Затем пришлось паковать собственные вещи. Мы всегда жили, как цыгане. Отказавшись от дальнейшей аренды дома, мы заплатили охранникам, слугам, тренеру по теннису, отдали на хранение «кадиллак», дали Бриджесу отличную рекомендацию и сели в поезд, называвшийся «Суперлидер», потому что в нем были установлены кондиционеры. Я махала Нелли до тех пор, пока вокзал Юнион Стейшн не скрылся из виду. Так закончилась целая эра.
Я ничего не помню об этом путешествии на восток, кроме чувства потери, глубокой скрытой обиды. Даже мой «балкончик» исчез в хромированном поезде обтекаемой формы. Путешествие в быстром и прохладном поезде стало средством достижения цели, а не опыта.
Оказавшись в Нью-Йорке, мать с головой окунулась в светскую жизнь. Возможно ярлык «губительницы кассовых сборов» и повредил репутации Дитрих в глазах массового зрителя, но не элиты, круга ее общения.
Кто-то напугал Дитрих, усомнившись в моей безопасности даже в Европе, и она снова наняла моего главного охранника, наказав ему приехать на восточное побережье, чтобы сопровождать нас во Францию. Гулять так гулять, и почему бы сполна не насладиться летом? И мать убедила «Парамаунт» дать Нелли отпуск, чтобы и она поехала с нами. Перед самым отъездом она позвонила отцу:
— Папи, позвони Мутти. Пусть она свяжется с врачом, который лечил Ребенку ноги. Скажи, что она растет слишком быстро. Должно быть, у нее какие-то внутренние нарушения: она будет великаншей. Что ни неделя — вырастает из одежды. Дело не только в полноте — у нее кости растут. Жду от него указаний. Может быть, он знает, в чем нарушение? Он может приехать в Париж и осмотреть ее.
О, Боже! Надо было мне больше сутулиться! Я надеялась, что меня не запрут в одну из клиник, где побывала Тами.
В тот день, когда мы поднялись на борт «Нормандии», я пребывала в таком отчаянии, что даже этот чудесный корабль не вызвал у меня обычного душевного подъема и предвкушения радости. Я стояла на задней палубе парохода. Мне хотелось как можно дольше видеть статую Свободы. Судя по поведению матери, я, возможно, вижу статую Свободы в последний
РАДИОТЕЛЕГРАММА
БЕРЛИН МАРЛЕН ДИТРИХ
ПАРОХОД НОРМАНДИЯ
ДОКТОР НЕ ОБЕСПОКОЕН ТЧК ГОВОРИТ РЕБЕНОК РАЗВИВАЕТСЯ НОРМАЛЬНО ТЧК РАСТЕТ КАК ТОГО ТРЕБУЕТ ПРИРОДА ТЧК НИКАКОЙ ОПАСНОСТИ НЕТ ТЧК МУТТИ
Я знала, что ответ не удовлетворил мать полностью. Она все еще задумчиво поглядывала на меня, хоть и не так часто. Я надеялась, что, вернувшись в свою драгоценную Европу, она перестанет беспокоиться о моих костях.
Отец, всегда на своем посту, встретил нас в Гавре, принял длиннющий список багажа и повел всю компанию к поезду Гавр-Париж.
Отель «Ланкастер» так же выделялся среди отелей, как «Нормандия» — среди океанских лайнеров. Он благоразумно притаился на боковой улочке неподалеку от Елисейских Полей и представлялся клиентам собственным замком в Париже. Канделябры баккара, стулья, обитые парчой, бесценные антикварные украшения, граненые зеркала, фризы с диковинным орнаментом, версальские двери, французские окна с роскошными гардинами из атласа, тафты, органди. И повсюду — цветы, цветы, цветы, свежайшие цветы всех оттенков вечной весны. Их ненавязчивый легкий аромат вызывал лишь радость.
В те годы было много других дорогих отелей, которые могли соперничать с «Ланкастером» в роскоши и совершенстве интерьера. Но наивысшим достоинством «Ланкастера» вдобавок к потрясающей роскоши была даруемая им абсолютная уединенность. Мы прожили там почти три года. Отель «Ланкастер» сделался нашей резиденцией, нашей европейской штаб-квартирой, и за все время, что мы там пробыли, я так и не встретила ни одного другого постояльца! Как это они устроили? Как им удалось создать полное впечатление, что все горничные, камердинеры, портье, официанты — твои собственные слуги? Вас никогда не беспокоили уборкой комнат или сменой белья, здесь во всем приспосабливались к вашему распорядку дня. Как можно содержать отель без вестибюля? Без звонков, суеты и лифтов, которые не работают? Как они ухитрялись содержать отель без шума пылесосов, пусть и в конце коридора? В отеле «Ланкастер» этого добились. Там не требовалось регистрации. В конце концов, почему вы должны регистрироваться, приехав в свой собственный замок? Здесь нам не приходилось пробираться в номер через кухонный отсек. Хоть французская пресса и поклонники вечно толпились в переулке, они расступались, как Красное море, чтобы пропустить нас. Когда мы входили в отель, никто из них не переступал его порога. Подкуп прислуги в «Ланкастере» был делом неслыханным, невозможным. Я уверена, решись кто-нибудь из слуг на шпионаж, ему бы отрубили голову на гильотине.
Эту жемчужину обнаружил мой отец, но потом он горько сожалел о своем открытии. Поклонники и репортеры преданно несли свою вахту — днем и ночью, в ясную погоду и дождь улица де Берри была запружена людьми. В узкий, как бутылочное горлышко, проход отцу приходилось втискивать свой громоздкий зеленый «паккард» каждый раз, когда мадам Дитрих требовалось куда-нибудь поехать. Это безмерно огорчало отца. Он долгие месяцы изучал образцы красок, сносился с чиновниками фирмы и наконец перекрасил свой драгоценный автомобиль. Как влюбленный юноша, он с обожанием взирал на новую темно-зеленую краску, нежно гладил крылья машины. Он ревностно оберегал дорогую краску. Стоило нам выйти из своего «замка», и толпа кидалась нам навстречу.