Моя мать Марлен Дитрих. Том 2
Шрифт:
— Тяни, тяни, он застрял, разве не ясно?
— Му-у-у! — ревела глупая испуганная роженица.
— Ты слышишь, как она стонет? Ты причиняешь ей боль! Немедленно прекрати! Прекрати! — кричала заезжая кинозвезда.
Фермер багровел, обливался потом. Обернув торчавшие копыта мешковиной, он снова принялся тянуть. С места сдвинулась лишь рожавшая в муках корова.
— Теленок застрял! Нужно масло!
Приподняв атласное платье персикового цвета выше пояса, Дитрих пронеслась по дымящейся навозной жиже к дому. Она выхватила из туалетного шкафчика первый попавшийся под руку косметический крем — большой флакон питательного крема для лица «Голубая трава» фирмы Элизабет
— Раз, два, три, тяни!
— Раз, два, три, тяни!
Шлеп! Из чрева матери вывалился самый благоуханный теленок, когда-либо появлявшийся на свет в австрийском Тироле. Хлев неделями источал ароматы фирменного крема, а бедная корова лизала, лизала своего теленка, но не могла избавиться от чуждого ей запаха. Мать заказала в Нью-Йорке несколько флаконов с питательным кремом для коровы, чтоб он всегда был под рукой у фермера на случай последующих родов.
Наши завтраки, как всегда, были очень информативны.
— Все говорят, «Отелло» имеет потрясающий успех. Брайан там снимался. Можешь вообразить его в роли Яго? Наверное, крадется по сцене такой красивый-красивый. Смешно! Во-первых, не такой уж он хороший актер для этой роли, а во-вторых, слишком англичанин, чтобы убедительно сыграть итальянского злодея.
Ноэл Коуард снова добился успеха. Поднимается все выше и выше. Ноэл и впрямь очень талантлив. Помнишь, он мне звонил и приглашал на генеральную репетицию, чтобы я оценила его игру? Он еще чуть жеманничал: «Марлен, я ни в коем случае не должен казаться женоподобным. Будь хорошей девочкой, выискивай все, где я не гляжусь настоящим мужчиной, а если уловишь что-нибудь «голубое», тут же скажи». Вот с ним бы я снялась. Посмотри, как он вытянул Гертруду Лоуренс, эту маленькую второсортную субретку. Теперь все находят ее «элегантной». Это заслуга Коуарда… Гитлер официально выслал Элизабет Бергнер из Германии, потому что она еврейка… Скоро в их большом «культурном рейхе» не останется ни одного талантливого актера, если не считать Рифеншталь и Эмиля Яннингса. Эти «отравители колодцев» останутся, а большего нацисты и не заслуживают.
Я послала Брайану поздравление с успехом в роли Яго и заодно рассказала про нашего душистого теленка, про хлев, пропахший косметикой Арден, и попросила прислать мне «Отелло», чтобы я ознакомилась с пьесой, в которой он так хорошо сыграл свою роль.
В то лето матери часто не было дома. Помимо ежедневных визитов в Зальцбург она выезжала в Лондон, Париж, Вену, Канны. В одной из таких «попутных поездок» она впервые повстречала Бернарда Шоу. Мать часто рассказывала мне свою версию их встречи.
— Вот наконец я и увидела этого замечательного человека. Он и тогда казался стариком — борода, пергаментная кожа. У вегетарианцев часто бывает необычный цвет кожи. Я опустилась перед ним на колени, а он смотрел на меня своими удивительно светлыми глазами. Ему нравилось поклонение женщин. Мы проговорили целый день… Я уехала уже затемно. Шоу обещал, что напишет для меня пьесу, но так и не выполнил своего обещания. Ты знаешь, ему нравится Гитлер. Странно, что умные люди порою бывают так глупы, но что касается русских, тут Шоу прав. Он их любит так же, как и я. Мы читали друг другу наши любимые стихи. Он поразился, как много я знаю наизусть. Веришь ли, Шоу не похож на писателя. Он, скорее, актер. И ведет себя, как актер… Так
Отец слышал иную версию встречи этих двух «живых легенд».
— В то время, когда мы жили на ферме в Австрии, Мутти нашла какого-то общего знакомого, и он представил ее Шоу. Она пробыла у Шоу целый день, а когда вернулась, рассказала мне такую историю. Когда она опустилась перед ним на колени, Шоу расстегнул ширинку и извлек свою «штуку». Мутти сказала: «И, конечно, мне пришлось пойти на это, а уж потом мы наговорились всласть». Она больше не бывала у Шоу, но всегда говорила, что он выдающийся человек.
В том, что я слышала разные версии одних и тех же событий, нет ничего странного. Когда я повзрослела, меня часто использовали как звуковой экран для различных сценариев, сочиненных матерью, ее мужем, любовниками, друзьями, врагами и просто знакомыми. Через какое-то время невольно становишься экспертом по распознаванию правды от лжи. Это превратилось в пренеприятную «игру в гостиной», в которую мы всей семьей играли весьма искусно и с каким-то извращенным удовольствием. Дитрих «опускалась на колени» перед многими знаменитыми мужчинами. Она охотно, даже с радостью выказывала тем самым свое совершеннейшее почтение. Должно быть, это выглядело очень убедительно. Как-то раз, посетив великого скульптора Джакометти в его студии, Дитрих вернулась через несколько часов, крепко прижимая к груди одну из его скульптур. Коленки у нее чуть порозовели.
Мать стояла в дверях кухни, натягивая перчатки.
— Папиляйн, если будут звонить из Калифорнии, отвечай, что я на примерке в Вене. Если позвонят из Вены, отвечай, что я на примерке в Париже. Если из Лондона — то же самое. И ты не знаешь, в каком отеле я остановилась.
Стало быть, наш Рыцарь, Ганс Ярай и некто в Лондоне утратили благосклонность Дитрих.
— Мутти, я же твой муж и должен знать, где находится моя жена!
— Не смеши меня. Просто скажи, что не знаешь, и что она уехала якобы на примерку в Зальцбург.
Отец поджал губы. Он ничего не имел против того, чтобы солгать любовникам матери, но ему не хотелось выглядеть дураком в их глазах. Он очень тщеславился хорошим мнением любовников о нем.
Я так и не познакомилась с зальцбургским другом матери. В конце концов она выбрала его для разнообразия, и их связь не была продолжительной. Но пока она длилась, Дитрих безмерно восторгалась «Фаустом», рассуждала о проблемах добра и зла, поверяла нам свою девическую мечту когда-нибудь сыграть благочестивую Маргариту и за завтраком повторяла на «бис» знаменитую молитву Маргариты.
Отец занимался счетами и проверял, не обсчитывают ли Дитрих фермер и его жена на картошке; мой охранник обходил дозором деревню, Нелли писала открытки, Тедди дрожал от возбуждения, наблюдая за бабочками. Тами вышивала кайму скатерти красивым славянским узором, а я, сидя на зеленой скамеечке, читала «нужные» книги. Светило солнце, в душе царили мир и покой. Я радовалась, что мать нашла кого-то для развлечения.
Но мир и покой длились недолго. Приехала мать, а вместе с ней бабушка и старшая сестра матери в темно-коричневом шерстяном платье. Ни та, ни другая ничуть не изменились, разве что еще отчетливей выявились их характерные черты. Моя бабушка — холодная, собранная, властная. Тетя — неуверенная в себе, испуганная, подавленная. Нам с Тами вменялось в обязанность присматривать за дрожащей тетушкой, и все трое получали от этого огромное удовольствие, хоть и старались его не выказывать, разве что друг другу. В доме начались бесконечные споры. Мать все более категорично требовала: