Моя мать Марлен Дитрих. Том 2
Шрифт:
В тот день волосы так туго стягивали кожу головы, что у корней волос появилась кровь. Дитрих едва дышала, опасаясь порвать молнию грации, ее тело стягивали варварские металлические украшения, коловшие приподнятые груди, как тысяча тонких иголок, ноги ломило от тяжести шальвар весом в двадцать фунтов. Они, по замыслу, должны были придавать волнообразное движение соблазнительным формам Дитрих под узорчатой лестницей дворца султана. Скажу лишь, что мать старалась, а вид у нее был, как у разъяренной страусихи с мигренью, пытающейся изобразить сексуальную змею, но она старалась. В конце концов ее спас звукооператор. Когда она двигала ногами, колечки подпрыгивали
— Слава Богу, с этим кончено. Но что теперь делать с дурацким танцем? Вы видели, как я танцую «Теда Бара а la Арабиа»? Смешно! Но ведь надо же что-то придумать! Они хотят, чтобы я танцевала, но все, что движется, производит шум! Что бы такое волнующее, невиданное нанести на ноги, которые не движутся?
У всех появились разные идеи, но их отвергли. Наконец Дитрих заказала кисти и банки с краской в художественном отделе студии и намазала ноги золотой краской! Ее артистическая уборная наполнилась вредными запахами, кожа ног позеленела под толстым слоем металлической краски. Ее день за днем мутило, пучило живот, она была на грани тяжелого отравления свинцом, и все же золотые ноги Дитрих вытеснили известие о битве под Монте-Кассино с первых страниц газет! Это единственный кадр, оставшийся в памяти от всего фильма.
Моим самым большим удовольствием за время подготовки к съемкам этого ужасного фильма была возможность побывать у своей подруги. Как только мне удавалось скрыться от деспотического взгляда матери, я тайком убегала на съемочную площадку, где снимали фильм «Встречай меня в Сент-Луисе», мир рюшечного очарования и сверкающего таланта. Уже в начале съемок фильма, обреченного на успех, возникает чувство, которое не выразишь в словах. Что-то носится в воздухе, какое-то энергетическое поле заряжает таланты до самого высокого напряжения. Это редкий феномен. Он возникает в любом артистическом содружестве. Но когда такая неведомая сила наполняет огромный съемочный павильон, это воистину магическое действо.
— Привет! — сказал голос, теперь такой знаменитый, мгновенно узнаваемый.
— Привет! Боже, ты выглядишь невероятно здорово! Как ты дышишь в этом корсете?
— Сносно. — Она вздохнула в доказательство своих слов. — Но вот парик такой тяжелый, шею ломит.
— Зато он фотогеничный и подвижный! Потрясающе! Гилярофф свое дело знает. Ты бы видела, что он с моей матерью соорудил для нашего фильма! Фантастика! Но она именно такого эффекта добивалась. А вообще-то мы делаем провальный фильм.
Ее смех звучал, как камешки, перекатывающиеся под водой. Девица из многочисленного обслуживающего персонала пришла узнать, кто монополизировал звезду.
— Мы уже готовы, мисс Гарланд.
Джуди бросила на меня «солдатский» взгляд. Со времени своего рабочего детства она сохраняла способность мгновенно собраться. Даже когда она была так больна, что в конце концов сломалась, жесткая водевильная выучка ее поддерживала. А жаль. Она лишь продлила ее страдания.
Где-то в середине съемок студия «МГМ» получила запрос из Службы безопасности с просьбой проверить лояльность Дитрих. Студия с готовностью дала ей зеленый свет. Ее обещали отпустить до начала предполагавшихся съемок второго фильма: на студии
Наконец настал день, когда мать получила официальное уведомление о том, что ее просьба удовлетворена. Дитрих и специально подобранную сопровождающую группу должны были, согласно графику, перебросить в Европу — развлекать солдат, как только закончится ее нынешний контракт со студией «МГМ». Она проделала первую серию предохранительных прививок как раз накануне съемок любовной сцены с нашим «Ронни». С самого начала они избегали друг друга, и это уже становилось смешным. Дитрих и Колман терпеть друг друга не могли. Дитрих скрывала свою неприязнь и рассказывала повсюду, что Колман боится ее, не решается до нее дотронуться, опасается даже смотреть в ее сторону.
— Знаете, он смертельно меня боится. Наверное, жена сказала ему еще до начала съемок: «Только попробуй подойти к ней поближе!»
Тут она делала паузу, давая возможность своим слушателям придумать свою собственную версию того, каким страшным наказанием запугала Бенита Хьюм своего мужа, попади он в когти Дитрих. И вот в тот день, когда предплечья матери распухли и пылали от противостолбнячной и паратифозной прививок, Рональд Колман, «забывшись», заключил ее в страстные объятия. Дитрих вскрикнула, он отшатнулся.
Позже, в гримерной, прикладывая к распухшим рукам пакетики со льдом, она смеялась.
— За весь распроклятый фильм он ни разу до меня не дотронулся! А сегодня, когда у меня руки воспалены от уколов, он вдруг ощутил прилив «страсти». Типичный англичанин! Не угадаешь, когда они вдруг позволят себе раскрепоститься и загореться страстью. Глупый человек.
У меня тоже всегда было такое чувство, что наш Ронни прекрасно знал, что делает, но не раскрывал своих мыслей.
«Кисмет» закончился, как и начинался, пустотой, несбывшимися надеждами. Моя мать была готова последовать за своим возлюбленным на войну. Она не зашла так далеко, как героиня в шелковом платье на высоких каблуках из «Марокко», но эмоции были те же. Дитрих получила приказ явиться в штаб-квартиру организации в Нью-Йорке для репетиций и последующей отправки за океан. Мать торжествовала.
Папи, моя холерно-тифозная прививка еще пылает, но уже не болит. Я, по-моему, упаковала все, кроме личных вещей, нужных в поездке. Пожалуйста, напиши Жану и не забудь про цензуру. Меня называй «La Grande» или «Луиза». Пиши: Жан Габен, Французское отделение связи АРО 512 с/б, Начальнику почтового отделения, Нью-Йорк.
Шпионы действовали повсюду, передвижения войск держались в строгой тайне. Лозунг гласил: «Болтливость топит корабли». Солдаты не знали, куда их отправляют, пока не покидали страну. Чтобы выпить кофе в голливудской столовой, солдаты предъявляли удостоверения от ФБР! И тем не менее, Дитрих, немка по рождению, знала, что ее посылают в Европу, а не на Тихий океан. Удивительно! Далее она писала:
Вечером ужинаю с Гейблом — с чистейшими намерениями. Но выбор нелегкий: Синатра звонит беспрерывно, а он маленький и застенчивый. Я пришлю тебе его пластинки, они пока не продаются. Гейбл говорит, что у него на ранчо нет света и тепла из-за шторма. Похоже, все складывается не лучшим образом, но я не хочу отменять встречу.
Письмо передам почтальону. Уже почти десять часов. Надеюсь вылететь во вторник, но заранее пришлю телеграмму.