Моя мать Марлен Дитрих. Том 2
Шрифт:
Дитрих никогда не нравился Эйзенхауэр, и как в случае с Джоном Уэйном, она вечно сочиняла про него небылицы. Я часто думала: в чем причина неприязни? После войны, когда военно-полевой роман Эйзенхауэра раскрылся, мне все стало ясно. Но у генерала Брэдли не было «дамы сердца» за рулем, как у Эйзенхауэра, которая мешала бы Дитрих, но тем не менее ей пришлось волей-неволей тащить за собой в Берлин всю труппу. В Ахене они использовали для представления кинозал. Топлива не было, и здание промерзло насквозь. Немецкий управляющий принес из дома термос и налил Дитрих чашку драгоценного кофе. Другие актеры остерегали ее: кофе, возможно, отравлен.
— Нет, — возразила Дитрих, — они мне зла не причинят.
Выпив кофе, она поблагодарила управляющего
— Да, но вы — «Голубой ангел». О, я могу позабыть, на чьей вы стороне, но забыть фильм «Голубой ангел»? Никогда!
Дитрих не приходилось слышать угроз, только несколько оскорблений. Когда они проезжали разрушенные бомбежками города, немецкое население выказывало ей уважение и искреннюю симпатию, так она утверждала, по крайней мере. Поскольку Дитрих обладала талантом сценариста, все эпизоды с участием ее бывших соотечественников очень сценичны. Они исполнены пафоса, уважения к ней, обожания, и в них совершенно отсутствует ненависть, вполне естественная, если учесть все факторы этой человеческой трагедии.
19 февраля 1945 года Дитрих снова вернулась в Париж. Почему она вдруг там оказалась, почему она попала в Париж за три месяца до окончания войны, еще одна из легенд, еще одно табу. Она прислала отцу меню ресторана. Ему предпосланы ее наблюдения: Можешь себе представить, что едят бедные, если такое ты получаешь в ресторане-люкс. И еще: Если хочешь пообедать, идешь полчаса пешком и получаешь такой выбор! У меня болит желудок от фенола в армейской пище, я должна есть «свежую пищу». Вот так-то! 200 франков за вино — единственный хороший продукт, который можно здесь найти. Всего набегает 680 франков, что равняется 13,50 долларам. Так что если ты прочтешь, что Париж веселится и кругом открылись рестораны черного рынка, не верь. Прошлась она и по «налогу на роскошь»: Какая тут роскошь? Мне больше всего нравится заметка на полях: Жан целый день провел в танке, приехал, чтобы повидаться со мной, умылся и с отвращением ест свой паек.
Я приехала в Нью-Йорк, надеясь найти работу в театре, и почти целый день пребывала в трезвом состоянии. Денег не хватало, и мне пришлось поселиться в квартире отца. Свободное от прослушивания время я посещала Тами. Ее здоровье резко ухудшилось. Мой «многострадальный» отец гонял ее от одного психиатра к другому по настоянию моей «многострадальной» матери, которая оплачивала счета. Один психиатр находил у нее шизофрению, другие — маниакально-депрессивный психоз, паранойю, одержимость навязчивыми идеями, истерию и всевозможные другие тяжелые заболевания — и все из-за неспособности установить один верный диагноз. И пока длилось хождение Тами по мукам, мой отец, твердо убежденный в том, что ей нужна лишь строгая дисциплина, и только тогда она придет в норму, обращался с ней соответственно, ставя ее и без того придавленной душе все новые и новые ограничения. Тами, как затравленный зверь, вся сжималась от страха, когда он был рядом. Моя мать, полагавшая, что психиатрия существует для слабых и неразумных этого мира, лишь качала головой, осуждая Тами, ее «глупость и неумение держать себя в руках», оплачивала счета врачей и жаловалась всем вокруг на «бремя забот о Тами и ее болезнях», которое она несет ради «бедного Папи».
Я участвовала в пробах на роль в театре, за которую любая молодая актриса отдала бы все на свете, и прошла! Теперь я была занята в спектакле и к тому же вела трезвый образ жизни. В конце концов жить стоило.
Спектакль «Нелепое представление» в постановке театральной гильдии с Таллула Бэнкхед в главной роли, как обычно, неделями обкатывался на репетициях в турне, до премьеры, на Бродвее. Это было поистине впечатляющее зрелище, и не только на сцене. Наша звезда, обычно пьяная
Наконец я вернулась в Нью-Йорк, до премьеры на Бродвее. Уложив Тами в постель, я отправилась на Сорок пятую улицу и остановилась против театра Мартина Бека. Внутри было темно, надпись на транспаранте еще не закончена, но огромная фотореклама Бэнкхед и ее партнера Дональда Кука уже установлена на колоннах снаружи. А рядом с ними и мое изображение в восемь футов, будто и я — звезда. Ни роль, ни мой талант не оправдывали такого внимания к моей персоне. Похоже, слова «дочь Дитрих» оказывали на бродвейскую публику такое же гипнотическое воздействие в 1945 году, как на поклонников Дитрих в 1931. Увидев огромную афишу, я с беспокойством подумала, что первая проба, которой я так гордилась, прошла успешно вовсе не из-за моих актерских способностей! Псевдоним, взятый для укрытия, ничего не изменил. Обозреватели доброжелательно писали о подающей надежды Марии Мэнтон, дочери Марлен Дитрих.
В апреле президент Рузвельт умер в начале своего четвертого президентского срока. В Нью-Йорке мы замерли, потрясенные, когда перед спектаклем Таллула сообщила зрителям печальное известие. Для меня Рузвельт был Президент, единственный из всех, кого я знала, похожий на отца, всегда готового прийти на помощь, и я оплакивала его, как отца.
Гитлер покончил с собой в своем бункере в конце апреля, но люди поверили в это сообщение лишь через неделю, когда мы все посходили с ума, празднуя День Победы. Мне так хотелось, чтобы Рузвельт пожил немного дольше и увидел конец войны в Европе. Теперь люди, сражавшиеся там и пережившие ужасную трагедию, ждали, когда их отправят на пароходах не домой, но на другой театр военных действий на Тихом океане, где еще продолжалась война.
Когда спектакль сошел, я обратилась в Объединенную службу культурно-бытового обслуживания войск (ОСО) с намерением получить роль в одном из многочисленных спектаклей, которыми развлекали оккупационные войска и солдат, ждущих отправки на Тихий океан. Мать писала, что она снова в Париже, и я так и не узнала, куда подевалась ее бедная труппа; сама она об этом и словом не обмолвилась, озабоченная тем, чтобы уезжающие в командировку в Берлин захватили с собой посылки с едой для ее матери. Почти всегда офицеры, выполнявшие эту благотворительную акцию, везли и посылки, и кое-что впридачу.
— Это самое малое, что мы можем сделать для нашей храброй Марлен, — обычно говорили они.
Мать, сознавая, что ее сопроводительное письмо, написанное от руки, будет читать цензор, писала по-английски, в американском стиле.
28 июня 1945
Надеюсь, посылка дойдет до тебя благополучно.
Я делаю все возможное, чтобы приехать и повидаться с тобой или вызвать тебя к себе, если хочешь.
Беспокоюсь за тебя и посылаю письма со всеми, кто едет в твои края.
Прошу тебя, держись молодцом, пока я приеду. Я сейчас в Париже. Мария и Руди в Нью-Йорке, но Мария скоро приедет сюда выступать перед солдатами и, возможно, потом к тебе заедет.
Молюсь, чтобы увидеть тебя поскорее. Пока посылаю к тебе всех своих друзей, едущих туда, где ты находишься.
С любовью
Да будет на тебе всегда благословение Божие.
Твоя дочь, Марлен