Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Рива Мария

Адью, моя любовь. Мутти

Багаж матери уже находился в пакгаузе «Бекинс». Она со слезами вложила мне в руку чек и полетела выигрывать войну.

А я осталась учить людей, у которых были деньги для осуществления своей мечты, даже если не было таланта, ставила пьесу за пьесой на одном и том же заурядном уровне, пила, спала со всеми, кто называл меня «хорошенькой» или «любимой», никогда не знала, где проснусь и с кем, искала все более глубокой степени забытья и все бежала, бежала, оставаясь на месте.

Как-то я провела уик-энд в каньоне, в лесной хижине Генри Миллера, где собрались его поклонники и ученики. Один из его «тропиков» здорово шокировал читающую публику, и молоденькие

девушки кидались ему на шею с самозабвением бунтовщиц. Он принимал такую пламенную жертвенную любовь, как должное, и сам выбирал понравившихся девушек, не считаясь с их, порой весьма нежным, возрастом. Я с ним не спала. Учитывая мое обычное, затуманенное алкоголем состояние, это было замечательное достижение. Все остальные — спали. Миллер любил собирать многочисленные компании, способные оценить его сексуальную мощь. Потом, вместо того, чтобы закурить сигарету, он читал отрывки из своей запрещенной цензурой книги, будто произносил Нагорную Проповедь.

Пошла на войну

В Нью-Йорке у матери начались репетиции. Ее труппа состояла из аккордеониста, вокалиста, эстрадной артистки комедийного жанра, ставшей впоследствии ее прислугой и компаньонкой, и молодого, подающего надежды комика, выступающего в роли конферансье, эстрадного артиста и просто «мастера на все руки» Ластфогель знал свое дело. Дэнни Томас идеально подходил для Дитрих. Наделенный незамысловатым чисто американским юмором, он очень умело управлял большими, подчас очень шумными сборищами. Его молодость и почтительное отношение тут же снискали ему симпатию моей матери. Она слушалась Дэнни, делала все, как он говорил, и получала бесценные уроки мастера. Он научил ее ритму американского юмора, не слишком отличавшегося от родного ей берлинского, но более жесткого, неторопливого, менее сардонического. Репетировались номера, создавалось общее шоу. Благодаря искусству Дэнни, труппа Дитрих превратилась в единый слаженный, очень эффектный коллектив.

Между репетициями мать занималась своей военной формой. Они с Ирен заранее смоделировали узкое платье из золотых блесток — ее подлинную форму военных лет, которая позже стала основой ее сценических костюмов. Теперь на Пятой авеню у Сакса она сшила себе официальную форму — не ту армейскую, летную, парашютную, в которой ее фотографировали уже через два месяца, в которой она и запечатлелась навеки в людской памяти, а строгую гражданскую форму ОСО — Объединенной службы культурно-бытового обслуживания войск. Это было нечто среднее между формой Красного Креста времен первой мировой войны и формой первых стюардесс. Грубоватая, но удобная для поездок в джипах и выполнения работы. Оказавшись за океаном, мать тут же от нее избавилась, обзавелась «настоящей» военной формой, сохранив лишь нарукавный знак своей организации. Впоследствии она и его заменила нарукавным знаком своей любимой 82-ой воздушно-десантной дивизии. Все стремились победно закончить войну, и никому не пришло в голову карать блестящую кинозвезду за то, что она отвергла форму своей гражданской организации. К тому же Дитрих так эффектно смотрелась в военной форме, что вскоре эйзенхауэровские куртки со множеством ремешков и нарукавных нашивок, мужские брюки, солдатские башмаки и каски по праву стали ее традиционным костюмом тех дней.

Это была лучшая из сыгранных ею ролей, самая любимая, та, что принесла ей наибольший успех. Дитрих пожинала лавры: за свое геройство, за храбрость она удостоилась медалей, похвал, уважения, почитания. Сквозь неисчислимые ряды призванных на войну она пробилась к пятизвездочным генералам, овеянная славой истинной «героини», и получила награды. По ее собственному признанию, она никогда не чувствовала себя такой счастливой, как в армии. В ней жил прусский дух, ее немецкая душа приняла трагедию войны со всей ее мрачной сентиментальностью: в Дитрих совмещалось несовместимое.

У того, кто слушал рассказы Дитрих о ее фронтовых концертах, складывалось впечатление, что она действительно

провела в армии, в Европе, по крайней мере, четыре года и все время — на передовой, под постоянным огнем, с опасностью для жизни, или, что еще хуже — с опасностью попасть в плен к мстительным нацистам. Каждый слушавший ее был в этом убежден: ведь она сама убедила себя, что все обстояло именно так. В действительности же, со всеми приездами и отъездами, Дитрих была в Европе с апреля 1944 по июль 1945 года, а между концертами она прилетала в Нью-Йорк, в Голливуд, а потом жила либо в Париже, либо в штаб-квартире своего любимого генерала в Берлине. Это ничуть не приуменьшает похвального гражданского вклада Дитрих в дело Победы, а лишь позволяет увидеть все в истинном свете. Она и вправду была бесстрашной, героической, преданной делу женщиной. Но такими же качествами обладали многие женщины, военнослужащие и эстрадные артистки, но их не наградили орденом Почетного Легиона всех трех степеней и медалями Свободы. Дитрих намного лучше их сыграла роль храброго солдата, а ее слава и красота привлекли к ней внимание.

Она говорила об «армейском прошлом» с почтением, часто писала воспоминания. Как во всем, что касалось ее жизни, правда и вымысел переплетались, и, в конечном счете, ее версия принималась за историческую правду даже теми, кто присутствовал на месте событий и имел собственный опыт. Легенды и логика плохо согласуются.

14 апреля 1944 года в ливень с градом труппа Дитрих вылетела из аэропорта «Ла Гардиа». Место назначения им предстояло узнать лишь в воздухе. Им сообщили, что летят они на африканский театр военных действий, а не на тихоокеанский, как все предполагали. Все, разумеется, за исключением моей матери. Ее целью был Габен, а не Хирохито. Они совершили посадку для заправки в Гренландии, потом на Азорских островах и наконец в Касабланке, откуда направились в Алжир. Учитывая временные зоны и то, что реактивные самолеты еще не появились, они прибыли в Алжир не ранее 17 апреля. Тем не менее, некоторые биографы, а порой и сама Дитрих, утверждали, что она пересмотрела горы трупов, разыскивая свою сестру в концлагере Берген-Белзен. Поскольку Белзен освободили англичане 15 апреля 1945 года, то есть год спустя, этого просто не могло быть.

Труппа Дитрих выступила с первыми шоу в Алжире. Открывал шоу Дэнни Томас и сразу завоевывал зрителей своим своеобразным юмором, потом выступала эстрадная актриса, за ней — вокалист, а потом начиналось самое главное.

— Ребята, плохие новости! — возвещал Дэнни. — Мы ждали Марлен Дитрих, но она укатила обедать с генералом и еще не объявилась.

Запрограммированная «дразнилка» вызывала, как и ожидалось, возгласы разочарования, неодобрения и свист. Вдруг откуда-то позади зрителей слышался всем знакомый голос:

— Нет, нет, я здесь!.. Я здесь! — и Дитрих в военной форме сбегала вниз по проходу между рядами к сцене. Подбегая к микрофону, она уже успевала снять галстук и теперь расстегивала рубашку цвета хаки.

— Я не с генералом!.. Я здесь, мне только нужно переодеться! — Тут она расстегивала рубашку до последней пуговицы. Джи-Ай ревели от восторга. Дитрих «вдруг» вспоминала, что она не одна. — Ой, извините, ребята, я сейчас вернусь, — и она исчезала за кулисами.

Дэнни кричал ей вслед:

— Вам будет трудно с ходу исполнить свой номер, мисс Дитрих, давайте прибережем его на конец. Думаю, ребята подождут.

Реакция, как и ожидалось, была бурной: Джи-Ай топали ногами, свистели. В мгновение ока являлась Дитрих в концертном облегающем платье из золотых блесток. Теперь перед солдатами стояла сама Марлен, богиня экрана, которая могла наслаждаться роскошью Голливуда, а вот взяла да и прикатила к ним, в Северную Африку, чтобы поразвлечь их! И ребята вскакивали со своих мест и приветствовали ее радостными криками. Она пела свои знаменитые песни, и они любили ее. Потом Марлен выбирала одного из зрителей для чтения мыслей по методу Орсона Уэллса. Джи-Ай стоял, глазея на богиню в мерцающем платье, Дитрих смотрела на него.