Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был

Никитенко Александр Васильевич

Соединясь с женою и детьми, отец мой поселился в малороссийском хуторе Данцевке, верстах в двадцати от Богучар, где производилось его дело.

Тут опять возникал жгучий вопрос: чем жить? Мои родители остались, как после пожара, без вещей первой необходимости. Отец, без сомнения, легко мог бы найти занятия, но он пока был слишком поглощен тяжбой. Последняя между тем затягивалась и принимала грандиозные размеры. Отец, по обыкновению увлекаясь, требовал не только возвращения своей собственности и вознаграждения за понесенные убытки, но еще и поступления по закону с помещицей за ее самоуправство. На первых порах ему помог Григорий Федорович Татарчуков, и потом нередко оказывавший ему разные крупные и мелкие услуги.

Так

прошло несколько месяцев. Отца пригласили в одну из донских станиц приводить там в порядок какие-то дела. Вознаграждение предлагалось порядочное. Он согласился, оставил семью в Данцевке и поехал. Но проведала об этом Марья Федоровна и подняла тревогу. Ложь и клевета всегда были у ней наготове. Она через богучарский суд снеслась с начальством станицы, куда отправился отец, и заявила, что он, находясь под следствием, не имел права отлучаться от места своего жительства: он должен быть задержан и посажен в тюрьму. Начальство станицы, не разбирая дела, с точностью исполнило требование богучарского суда. Таким образом, мой бедный отец, вызванный для честного и полезного дела, вместо того опять очутился в тюрьме.

Вот в каком положения застал я, по возвращении из Воронежа, наши семейные дела. Мать сильно изменилась: постарела и похудела. Радость свидания со мной была отравлена для нее разлукой с мужем, от которого к тому же давно не было известий. Она с детьми занимала две крошечные, но опрятные светелки в хате одного зажиточного малороссиянина; добряк Гаврилыч уже несколько месяцев держал ее у себя бесплатно.

Но если, как говорят, одно горе всегда ведет за собой другое, тоже надо сказать и о радостях. Мой приезд оказался счастливым предвестником их. Тем не менее еще утро этого дня прошло очень печально для моей матери. Оно ознаменовалось событием, в сущности пустым, но которое произвело на нее сильное впечатление.

В хлопотах по хозяйству мать вдруг заметила, что с пальца ее исчезло золотое обручальное кольцо. Очевидно, оно соскользнуло с ее исхудалой руки в то время, как она убирала комнаты, таскала дрова и, погруженная в печальные мысли, не заметила потери. Несчастные суеверны. Мать сочла утрату обручального кольца за дурное предзнаменование и впала в уныние. В тоске перерыла она весь свой скарб, перешарила во всех углах: кольца нигде не было.

Оставалось осмотреть еще одно только место — сарай, набитый соломою, откуда мать недавно брала ее для растопки печи. Но надежда отыскать в кучах соломы такую вещицу, как кольцо, которое к тому же и цветом походило на нее, казалась просто несбыточною. Однако мать пошла в сарай. Дорогой она мысленно порешила: если кольцо найдется, это будет значить, что отец жив и на пути домой, в противном случае — его уже нет в живых.

С трепетом перешагнула она порог сарая и долго не решалась поднять глаз, наконец, с замирающим сердцем взглянула на угол, откуда брала солому: там торчала к верху длинная соломинка, а на ней висело кольцо! Мать вскрикнула, перекрестилась и осыпала его поцелуями. На душе просветлело; мрачных мыслей как не бывало.

Прошло несколько часов. Смерклось. У ворот хаты движение, двери распахиваются — и на пороге отец, бодрый, веселый, нагруженный гостинцами и с небольшими деньгами в кармане.

На другой день у нас был пир горой: праздновалось его и мое возвращение. Давно уже никто из нас не хлебал такого борща с бараниной и не ел таких вареников, какими нас на радостях угостила мать. За обедом, к вящей радости нас, детей, последовал еще и десерт из привезенного отцом чернослива и изюма. И радость нашу, и обильную на этот раз трапезу усердно разделяли с нами наши добрые хозяева — Гаврилыч, его жена и миловидная дочка, ясные карие очи которой не замедлили пленить меня.

Но каким образом отец мой был вдруг перенесен из тюрьмы в среду своей семьи, да еще в очевидно

к лучшему изменившихся обстоятельствах? Вся жизнь человеческая соткана из случайностей. Враждебная случайность натолкнула его на помещицу Бедрягу и на богучарских судей, которые засадили его в тюрьму. Добрая случайность свела его с казацким полковником Поповым, который вывел его из беды.

Полковник Попов был лицо властное в станице, где содержался под арестом мой отец. Он дал себе труд разобрать его дело и в заключение не только велел освободить отца, но еще приютил его у себя, поручил ему привести в порядок свое имение и, с избытком вознаградив его, отпустил с миром восвояси.

Наконец, мы свободно вздохнули. Около двух месяцев после того провели мы мирно, спокойно, даже беззаботно. Данцевка не представляла особенных красот природы. Но весь тот край принадлежит к числу самых плодородных в России. Климат там теплый, и жизнь — по крайней мере тогда — была очень дешева. Отборные плоды: вишни, яблоки, груши, дыни, арбузы покупались за бесценок. Хутор Данцевка состоял из пятидесяти хат, беленьких, чистеньких, тонущих в зелени вишневых садов. Местечко раскидывалось по берегу реки Богучара. Теперь, я слышал, оно очень разрослось и превратилось в богатую слободу с каменной церковью. Но в наше время хутор принадлежал к приходу слободы Твердохлебовка, находившейся в шести верстах от Богучара, чуть ли не самого жалкого из всех уездных городов России.

Данцевские жители были казенные малороссияне, или так называемые войсковые обыватели. Они в полной чистоте сохраняли малороссийский тип и сравнительно с помещичьими крестьянами благоденствовали. Но зато они пребывали в полном невежестве. У них не было школ. «Письменные люди» почитались между ними за редкость. Не проникли к ним никакие затеи новейшей цивилизации. Они отличались непочатой простотой и чистотой нравов. О ворах и пьяницах там знали только понаслышке. Ссоры и драки если и происходили, о них стыдились говорить. К сожалению, выходит, что человек, цивилизуясь, по мере приобретения новых качеств теряет те, которыми обладал перед тем, и заражается пороками, о которых до того не имел понятия. Закон человеческого развития, очевидно, совершается не по какому-нибудь установленному плану, для достижения одного определенного результата, а следует неизбежному ходу вещей, в силу которого все, находящееся в человеке, должно в свое время проявляться и достигнуть известного развития — предстоит ли ему навсегда затем бесследно исчезнуть или слиться в общую гармонию для ее большей полноты и совершенства.

Нам хорошо и привольно жилось среди простодушных данцевцев. Они недолго смотрели на нас как на пришлых, но радушно приняли в свою среду и любовно относились к моим родителям. А наш добрый хозяин, Гаврилыч, одаренный большим практическим смыслом, сумел оценить отца даже со стороны ума.

Отдохнув, отец стал подумывать, что со мной делать. Ему очень хотелось, чтобы я продолжал учиться. Я вполне разделял его желание и показал ему письмо Грабовского. Хорошо знакомый с законами и с административными порядками у нас, он, конечно, понял, на каком шатком основании хотели мои добрые учителя воздвигнуть здание моего будущего образования. Понял он также, чем грозило бы им разоблачение их великодушного подлога, и наотрез отказался от их предложения.

Но мои успехи в уездном училище внушили ему несбыточные надежды на то, что для меня будет сделано исключение и что я, так или иначе, непременно поступлю в гимназию. Он до того увлекся этой фантастической мечтой, что даже забыл о материальной невозможности содержать меня в Воронеже. Перед ним мелькнул светлый мираж, и он кинулся к нему навстречу, забыв по обыкновению, как дорого обходилось ему всегда пробуждение к действительности.

Как бы то ни было, меня опять снарядили, нашли оказию и отправили в Воронеж.