Моя «Правда». Большие тайны большой газеты.

Губарев Владимир Степанович

Однажды мне довелось побеседовать с академиком Сахаровым о сугубо научной проблеме, близкой ему по работе. Позже я вдруг обнаружил: это было единственное интервью, в котором не было ни слова о политике. Просто «большой политикой» мог стать сам факт встречи ученого с журналистом… Однако опубликовать интервью в 1970 году мне не довелось…

– Так и не удается ничего сделать? – спросил Андрей Дмитриевич.

– Нет, к сожалению. Возражают в ЦК, причем на «самом высоком уровне». Кто именно – не знаю.

Позже я узнал, что это был Суслов.

– Я же предупреждал вас, что именно так и будет! – сказал Сахаров. – Впрочем, жаль, что оказался прав.

– Я

не жалею, мне было интересно, – сказал я. Мы попрощались…

Это «жаль», сказанное тогда академиком А.Д. Сахаровым, не давало мне покоя – ведь могло измениться многое, если бы интервью «Горячая плазма» было опубликовано. Но тогда, в 70-м, маховик уже начал раскручиваться, и остановить его не удалось.

Прошло 18 лет. Я работал в «Правде» редактором по отделу науки. А главным редактором был Виктор Григорьевич Афанасьев, академик. У нас с ним сложились добрые отношения, весьма доверительные – он был прекрасно осведомлен, что связи у меня в Академии наук обширные, а потому в дела отдела особо не вмешивался, что меня, конечно же, вполне устраивало.

Так уж получилось, что академик Афанасьев был ближе к ЦК, чем к Академии, и, мне кажется, его это тяготило – все-таки ему хотелось, чтобы о нем говорили больше как об ученом, а не как о главном редакторе «Правды». Но он прекрасно понимал, что подобное невозможно… Но как найти ту грань, которая позволяла бы одновременно быть и тем и другим? Ведь о Сахарове говорили как об академике и как о политике…

Звезда Сахарова все ярче сияла над Советским Союзом.

Афанасьев однажды вызвал меня к себе и сказал:

– Хорошо, если Сахаров напишет для «Правды» статью. Он только что вернулся из Америки, может быть, это будут размышления о его поездке?! Так что позвони ему…

– Гораздо лучше будет, если это сделает главный редактор…

– Думаешь? Хорошо, я позвоню, – согласился Виктор Григорьевич.

События развивались весьма забавно. Афанасьев позвонил Сахарову, но того не было дома. Он попросил передать Андрею Дмитриевичу просьбу перезвонить главному редактору «Правды». Через час в приемной раздался звонок, это был Сахаров. Поначалу он не поверил, что ему звонил именно главный редактор, он подумал, что это чей-то розыгрыш. Но Афанасьев подтвердил, что звонил он, чтобы заказать Андрею Дмитриевичу статью.

– Но вы не напечатаете! – воскликнул Сахаров.

– А вы попробуйте написать так, чтобы я это мог сделать, – парировал Афанасьев.

Андрей Дмитриевич поначалу согласился поработать над такой статьей. Однако через несколько дней перезвонил и сказал, что не сможет этого сделать…

Шел 1989 год, и публиковаться в «Правде» уже было для некоторых авторов неприлично…

Афанасьев рассказал мне о переговорах с Сахаровым и вновь начал настаивать, чтобы я, «используя свои каналы», все-таки «достал какой-нибудь материал от Сахарова».

На следующее утро такой материал я положил на стол главного редактора «Правды». Он начинался так:

«… В западной печати были опубликованы „Размышления“ академика Сахарова. Это раздумья ученого о нашем времени, о научно-техническом прогрессе, о роли науки в современном мире. Наверное, они не вызвали бы столь негативную реакцию в нашем „высшем эшелоне власти“, если бы Андрей Дмитриевич не назвал кое-кого из руководителей, в частности отдела науки ЦК партии, поименно.

Когда журналы из Парижа пришли в Москву, последовало категорическое указание: пусть Сахаров откажется от своих „Размышлений“, мол, это фальшивка, и он не писал ничего подобного. Андрей

Дмитриевич не отказался. И тогда заработал „принцип вакуума“ – лишить академика контактов с коллегами, не допускать к любимой работе, осуждать публично.

Естественно, нашлись люди, которые это делали охотно. Газеты пестрели „осуждениями“. Подписи были разные: и рабочие, и ученые, и писатели. Коллективные письма и индивидуальные. Но что характерно, почему-то „усердствовали“ международники и ученые, чьи имена были не очень известны. Большие ученые молчали, научные журналисты тоже. Они знали, сколь велик вклад в науку трижды Героя Социалистического Труда А.Д. Сахарова. Более того, некоторые крупные ученые пытались противостоять валу клеветы, который уже начал подниматься. Среди них был академик Петр Леонидович Капица и президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш.

Академик Капица создал в своем институте новую установку, в которой постоянно „горел“ плазменный шнур. Петр Леонидович утверждал, что с помощью нового физического явления, открытого им, можно решить термоядерную проблему. Он предложил новый тип термоядерного реактора.

Председателем комиссии Академии наук СССР по проверке открытия президент попросил стать академика Сахарова.

По договоренности с Петром Леонидовичем и Мстиславом Всеволодовичем мы с Ярославом Головановым и Юрием Ростом решили сделать репортаж из лаборатории, а прокомментировать открытие попросить Андрея Дмитриевича. Голованов работает в институте Капицы, я беседую с Сахаровым, а Юрий Рост делает иллюстрации к этому репортажу с комментарием. Материал готовился для воскресного номера „Комсомольской правды“, где все мы тогда работали.

Несколько раз мы с Ростом были у Сахарова дома. Он тщательно работал над интервью. Правда, когда визировал окончательный текст, заметил:

– К сожалению, опубликовать интервью вам не удастся…

– Почему? – искренне удивился я. – Речь идет о физике. Кому же, как не вам, об этом говорить?!

Андрей Дмитриевич улыбнулся:

– Мы имеем дело с очень горячей плазмой, она иногда обжигает…

Смысл этих слов я понял гораздо позже.

Уже на следующий день события начали развиваться стремительно. Хотя материал был послан в набор поздно вечером, утром о его существовании уже знали „наверху“. Кто-то стремительно доложил: „„Комсомолка“ собирается публиковать интервью с Сахаровым“. Тут же поступил лаконичный приказ: „Виновных примерно наказать, чтобы другим было неповадно“. К полудню в ЦК ВЛКСМ была создана комиссия, к вечеру все „грехи“ отдела науки „Комсомолки“ уже были перечислены в специальной „справке“. Среди них были и борьба против Лысенко („погоня за сенсациями“), и интервью с Н. В. Тимофеевым-Ресовским („интервью с изменником Родины“), и публикация статьи П. Л. Капицы („пропаганда чуждых взглядов“). В „справке“ формулировки „антипартийное поведение“, „идеологическая диверсия“ встречались почти в каждом абзаце.

Что греха таить, от меня многие тотчас же отшатнулись, мол, ты брал интервью у Сахарова, вот сам и разбирайся!

И я решил обратиться к Келдышу за помощью – иного выхода у меня уже не было: в ЦК комсомола мне заявили четко, что буду снят с работы, а также появится рекомендация партсобранию о моем персональном деле…

Существует представление, будто Мстислав Всеволодович Келдыш был человеком замкнутым, „холодным“. Неверно это. Президент Академии наук, напротив, всегда горячо отстаивал свою точку зрения, не отступал от истины, помогал людям до конца, делал все, что в его силах.