Моя «Правда». Большие тайны большой газеты.

Губарев Владимир Степанович

Именно в эти дни И.В. Курчатов понял, что главное направление развития атомной науки и техники – мирное. На испытания оружия он больше не ездил.

Но после создания и испытания бомбы в 1951 году ситуация начала постепенно меняться. Уже появились мощные реакторы для наработки плутония. Военная атомная промышленность развивалась быстро: ученые передали свой опыт и знания инженерам, и теперь они могли заняться новыми направлениями в науке – им предстояло научить атом рабочим профессиям.

– По мощности первое задание было у нас в 5 тысяч киловатт, – вспоминал А.П. Александров. – Мы начали разрабатывать в институте Атомной энергии реактор с водяным охлаждением. Это был первый реактор, который был построен в Обнинске. Мы передали его на стадии технического проекта, передали обнинцам, они уже вели его до конца. И строили эту станцию. Но мы участвовали и в ее пуске, и в наладке. Мы пустили ее в 54-м году. А в 55-м году была первая Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии. Я туда не ездил. Я ездил на вторую. Там были представлены от Советского Союза доклады по первой атомной станции. И началось тогда паломничество. Все ездили туда смотреть, что и как…

История третья: академик Ю. Б. Харитон

Этот маленький щуплый человек (а таким он оставался всю жизнь!) был нужен Сталину и Берии, Хрущеву и Брежневу, Горбачеву и Ельцину, – всем, кто стоял во главе нашего государства. СССР, а затем и Россию, нельзя было бы называть великими, если бы не труд и подвиг Юлия Борисовича Харитона, академика, трижды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, Главного конструктора и Научного руководителя создания ядерного и термоядерного оружия.

29 августа 1949 года он находился в подземном бункере вместе с И.В. Курчатовым, другими учеными и военными.

Массивная дверь бункера была приоткрыта, чтобы вспышка ядерного взрыва была видна.

Когда прозвучала команда «Ноль», степь высветилась ослепительным огнем, и в открытую щель бункера ворвалось вновь рожденное солнце. Харитон бросился к двери, чтобы прикрыть ее – вскоре должна была прийти ударная волна. Но Берия схватил ученого, приподнял, крепко прижал к себе и расцеловал. Лаврентий Павлович понимал, что благодаря этому человеку он становится в глазах Сталина главной фигурой в Атомном проекте, так как выполнил поручение вождя и сделал атомную бомбу. Харитон яростно вырывался из объятий Берии. Наконец, ему это удалось, и буквально в последнее мгновение он прикрыл дверь каземата. И тут же в грохоте и реве ударная волна пронеслась над ними, уничтожая вокруг все живое.

Спустя несколько лет Берия был арестован. В обвинении было сказано не только то, что он западный шпион и диверсант, но и большой любитель женщин, что привело к заболеванию сифилисом. Физики, как известно, изрядные шутники, и академик Харитон оказался в центре их внимания. Близкие друзья теперь предупреждали, что пожимать руку Харитона опасно, так как «его целовал сифилитик».

Юлий Борисович всегда ценил шутки о себе – их было немало! – и при случае рассказывал их. Эпизод с поцелуем Берии он тоже поведал мне, когда вспоминал об испытаниях первой атомной бомбы. Однако, честно признаюсь, я так и не понял: правда это или еще один миф о Главном конструкторе.

Мне посчастливилось встречаться с Юлием Борисовичем Харитоном, провести с ним много часов рядом и в беседах, причем не только с ним, но и о нем с его коллегами и друзьями. Тот образ человека и ученого, который сложился у меня, конечно же, субъективен, но, на мой взгляд, он ближе к реальному, потому что я мог судить о человеке «со стороны», что в нашей жизни немаловажно.

Его коллеги и соратники всегда (конечно, когда это было возможно по условиям секретности) с удовольствием рассказывали о Харитоне. Каждый мой собеседник норовил поведать какую-нибудь легенду о Юлии Борисовиче, иногда даже несколько, и подчас было трудно определять, где правда, а где вымысел. Но у меня была возможность проверять истинность легенд у их главного героя, и я, не стесняясь, расспрашивал его…

Мне говорили: «С ним весело, он любит добрую шутку».

Харитон комментировал так:

– А мне кажется, что я довольно скучный человек…

«С ним интересно, – рассказывали мне, – у него нестандартность подхода, оригинальность выводов… В общем всегда трудно предсказать, как именно он среагирует. И это прекрасно!»

– Я молчаливый человек, неразговорчивый…

«А как удивительно интересно он выступает! Литературу прекрасно знает, однажды стихи Марины Цветаевой читал – заслушались. И никогда не выступает по бумажке, терпеть не может говорить по писаному…»

– Мне очень трудно говорить, нескладно получается, – признается Харитон. – К примеру, нужно готовиться к отчету перед своими избирателями – я ведь депутат Верховного Совета СССР, а это всегда нелегко для меня: ведь необходимо сказать о главном, не упустить важное, ну, а какой из меня оратор?! И документы возвращаю своим подчиненным по несколько раз, потому что считаю, что они должны быть написаны четко, ясно и хорошим русским языком…

Итак, кому и чему верить?

…Дома у Юлия Борисовича много фотографий. Есть среди них и пейзажные кадры. Автор их – академик Харитон.

– Это хобби?  – интересуюсь я.

– Фотографией увлекался, – подтверждает он, – но времени всегда не хватало, потому что физика требует размышлений.

– И не оставляет в покое никогда?

– Физика – это моя жизнь…

– Мне довелось видеть ядерный взрыв не в кино, а наяву. Это был ад… Другого сравнения в голову не приходит… И американские физики, описывавшие первые испытания ядерного оружия, подчеркивали, что им было очень страшно… А вам?

– Много лет я занимался взрывами… И дело не в страхе. Не забывайте, у нас была сверхзадача: в кратчайшие сроки создать сверхоружие, которое могло бы защитить нашу Родину. Когда удалось решить эту проблему, мы почувствовали облегчение, даже счастье – ведь овладев этим оружием, мы лишили возможности применять его против СССР безнаказанно, а значит, оно служит миру и безопасности. Все, кто принимал участие в Атомном проекте, сознавали это, а потому так и работали, не считаясь ни со временем, ни с трудностями, ни со здоровьем… Ну а ядерный взрыв? У него есть и мирные профессии. Он способен созидать – с его помощью можно делать подземные хранилища, укрощать газовые фонтаны, создавать в пустыне искусственные водоемы и многое другое.

– Пожалуй, вы лучше многих понимаете, сколь велика опасность ядерной катастрофы…

– И не только ее. Обо всех видах оружия следует помнить. Ведь сейчас его столько накоплено, что все человечество находится под угрозой – его можно уничтожить. Опасность ядерного оружия наглядна – достаточно увидеть последствия взрыва. Но следует вести борьбу и против иных средств массового уничтожения, в первую очередь, против бактериологического и химического. Бинарные снаряды с нервно-паралитическим газом – разве это не чудовищно?! Или биологическое оружие?! В общем, необходимо бороться против всех видов оружия массового уничтожения.

…Отмечался юбилей Ленинградского физтеха. Вечером на вокзале в Москве за пять минут до отхода «Красной стрелы» встретились академики Келдыш, Александров, Миллионщиков, Капица, Семенов, Харитон, Арцимович, Зельдович. Это была делегация Академии наук СССР. Мстислав Всеволодович Келдыш, президент Академии, был единственным, кто не работал в Физтехе. Среди этой компании оказался и корреспондент отдела науки «Комсомольской правды». Келдыш великодушно разрешил мне ехать вместе с делегацией. В купе я оказался вместе со щуплым человеком. Он поздоровался, снял плащ, потом пиджак. Аккуратно повесил его на вешалку. И сразу же вышел из купе.

Я поднял глаза и увидел на лацкане пиджака… три Звезды Героя! Понял, что мой сосед по купе – академик Харитон. Так мы познакомились с Юлием Борисовичем.

А вагон уже дрожал от хохота. Ученые набились в одно купе, рассказывали анекдоты. Предусмотрительные Александров и Зельдович достали «резерв главного командования» и разливали по очереди. Анатолий Петрович Александров предпочитал «беленькую», а Яков Борисович Зельдович настаивал, что «отъезд всегда надо отмечать коньячком». Так как к единому мнению не пришли, то пришлось ликвидировать обе бутылки. И тогда свою лепту внес Юлий Борисович: я узнал, что он на стороне Александрова…

Было удивительно тепло, весело, непринужденно. Убеленные сединами мужи сбросили груз лет и вновь оказались в своей юности – такой незабываемой и неповторимой. Редко им доводилось видеться, много забот у каждого, а теперь – всего на два дня – они освободились от них и ехали домой, в Физтех, который вновь собрал их вместе.

В те далекие шестидесятые годы я даже не подозревал, что всех этих ученых объединяло не только прошлое, но и то настоящее, которое было скрыто от сторонних глаз многими запретами и барьерами – оно определялось всего несколькими словами: «Сов. секретно. Особая папка». Это были документы и дела, к которым имело отношение всего несколько человек в стране. И Харитон в их числе.

Однажды мы встретились с ним поздно вечером в его кабинете, что находился в «Белом доме» в Арзамасе-16 – так называют главный корпус Института. Он находится в самом начале «промзоны», сразу же за специальной «полосой безопасности», которая охраняется построже, чем государственная граница. В этой привычной для Юлия Борисовича обстановке разговор был откровенным и более открытым, чем обычно. Я спросил его:

– Современная структура Ядерного центра родилась именно в то время?

– Пожалуй, – ответил академик. – При организации Института и КБ я сказал, что недостаточно хорошо разбираюсь в организационных вопросах. Чтобы можно было использовать максимум своих возможностей и заниматься только наукой и техникой, то есть быть по-настоящему главным конструктором, нужен другой человек, который взял бы на себя все остальное. И так появилась должность директора. Я посоветовался с Курчатовым, а затем обратился к Берии с просьбой назначить такого человека. Им стал Павел Михайлович Зернов, заместитель наркома. Мы дружно с ним работали.

– И первое, что сделали?

– Надо было найти место для «Объекта». Имейте в виду, нас тогда было немного – вместе с Зельдовичем всего несколько человек. Мы понимали, что для атомной бомбы потребуется много взрывчатых веществ, а потому место для «Объекта» должно быть уединенным. Ванников посоветовал объехать те заводы, которые производили боеприпасы. Мы побывали в ряде мест. Здесь нам показалось удобнее всего: маленький заводик и большой простор. Монастырь находится рядом с заповедником. В 46-м году вопрос о создании ядерного центра именно здесь был решен.

– Насколько мне известно, вы были в Германии сразу после Победы?

– В 1945 году в Германию была послана комиссия. Возглавлял ее Завенягин. Мы беседовали с немецкими физиками, поняли, что работы по созданию оружия у них были на невысоком уровне. Ведь даже Гейзенберг

не поверил, что американцы взорвали атомную бомбу!.. Вместе с Кикоиным мы начали искать уран в Германии. На одном из складов он был совсем недавно, но военные вывезли его как краску – ведь окись урана ярко-желтого цвета… На границе с американской зоной нам все-таки удалось обнаружить 100 тонн урана. Это позволило сократить срок создания первого промышленного реактора на год… Однако я вскоре вернулся в Москву, необходимо было разворачивать работы по атомной бомбе.

– Уже здесь, в Арзамасе-16?

– Курчатов одобрил выбор места. И началась очень энергичная работа по созданию лабораторий и набору кадров. Мы с Щелкиным составили первый список научных работников. Их было 70. Это показалось огромным числом, мол, зачем столько? Никто тогда не представлял масштабы работ… Первая лаборатория расположилась в крыле монастыря. Надо было вести расчеты и экспериментировать… Как известно, мы получили довольно подробную информацию от Фукса. Он дал описание первой атомной бомбы, и мы решили ее повторить, то есть сделать нашу аналогично американской.

– Копировать, конечно, легче…

– Не скажите! Работа была напряженной и нервной. Чтобы просчитать все процессы, происходящие в атомной бомбе, надо было рассчитать хорошо все давления. Причем они разные, ведь идет детонация по взрывчатому веществу… Так как это очень тонкая работа, я решил создать две группы измерений, чтобы работы шли параллельно. Первая дает заключение: изделие сработает! Вторая – не сработает! Создали комиссию, сам Ванников на ее заседания приезжал… Оказалось, что права первая группа… Этот пример я привел как иллюстрацию нервной обстановки, да и напряженности работы.

– Но по ходу работ изменялись и задачи?

– Конечно. На определенном этапе потребовались уже не физики, а взрывники. Их сюда собрали. На должность заместителя главного конструктора пригласили Духова – он из танковой промышленности. Все и всех, если это было необходимо, мы получали… Ведь трудно было представить масштабы работ, а они становились все шире и шире. Особенно при создании водородной бомбы.

– Вас часто называют «отцом атомной бомбы»?

– Это неправильно. Создание бомбы потребовало усилий огромного количества людей. Реакторы – это гигантская работа! А выделение плутония? Металлургия плутония – это академик Андрей Анатольевич Бочвар… Нельзя никого называть «отцом атомной бомбы». Без гигантского комплекса научных исследовательских работ ее невозможно создать… Безусловно, главная роль в урановом проекте принадлежит Игорю Васильевичу Курчатову. Я руководил конкретно созданием бомбы, всей физикой ее… Сначала надо сжать материал с помощью обычной взрывчатки, чтобы получить надкритическую массу… Еще в 1940 году мы с Я.Б. Зельдовичем считали, что потребуется десять килограммов урана-235, на самом деле оказалось – в несколько раз больше. Его ведь надо получать, а это необычайно сложно…

Несколько раз мы подолгу беседовали с Юлием Борисовичем. Это было в 60-х, 70-х, 80-х годах. Он подробно рассказывал о работе в Физтехе, о военном времени, об А. Ф. Иоффе, об И. В. Курчатове, но стоило завести речь о ядерном оружии, тут же замолкал. «Нельзя, – говорил он, – но обещаю, что при первой возможности это сделаю…»

И вот однажды у меня дома раздался телефонный звонок. Голос Харитона:

– Помните, вы просили рассказать о первых испытаниях?

– Конечно, – неуверенно ответил я, так как, признаюсь честно, подзабыл о нашей договоренности.

– Пожалуй, теперь можно, – сказал Юлий Борисович. – Если не возражаете, я сейчас приеду…

Было начало восьмого утра. Я понял, что академик звонил с вокзала, куда только что пришел поезд из Арзамаса-16.

Через полчаса Юлий Борисович приехал. Пили чай. Разговаривали не только о первом испытании.

Как всегда, Юлий Борисович начал с воспоминаний о Курчатове:

– Он всех нас привлек к урановому проекту. Когда все началось, он приехал ко мне и попросил возглавить «филиал Лаборатории № 2», то есть заняться взрывчаткой, плутонием, конструированием атомной бомбы. Мы были вместе с Яковом Борисовичем Зельдовичем. Он стал Главным теоретиком. Уникальный человек…

– Мне посчастливилось встречаться и беседовать с ним. Но он не говорил о создании бомбы, хотя я его упрашивал это сделать…

– Не имел права… Вы еще молоды и не до конца понимаете, что означала в те годы «секретность».

– Однажды я уже «прикоснулся» к этому, когда писал об академике Бочваре и о «корольке плутония», который он получил… Я попросил его хотя бы в общих чертах рассказать об этой работе, но он резко ответил: «Ни за что! Я в своем кабинете об этой проблеме говорю лишь с ограниченным числом сотрудников и никогда слово „плутоний“ не употребляю!» А потом для пущей убедительности добавил: «Да я и не знаю этого слова!»

– На Бочвара похоже. Мы многие годы не только работали вместе, но и жили по соседству на улице Горького… Его понять можно. Время было такое – лишнее слово могло стоить жизни. Мы привыкли к секретности и принимали ее как должное и необходимое… Большое счастье было работать с Яковом Борисовичем Зельдовичем, а потом и с Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Это два совершенно фантастических человека. Я преклоняюсь перед ними как перед учеными и как людьми.

– У вас были сомнения, что первая бомба, ну, не получится, что ли, не сработает?

– Нет. То количество плутония, которым мы располагали, свидетельствовало: так и будет, как мы рассчитывали. Провала мы не боялись. Экспериментально все было проверено. Помню такой эпизод. На одной из сборок на стенде, где шли окончательные проверки, появился Л. Б. Ванников. Подходит он поближе – и счетчики начинали считать. Он был крупный мужчина, масса большая – вот часть нейтронов и возвращалась. Он подходит и отходит, счетчики считают… Ванников возглавлял инженерную часть проекта. Перед войной он сидел. Потом его освободили – выдающийся был организатор. И во время войны, и в нашем проекте… Так вот, во время этого эпизода мы поняли: бомба обязательно сработает.

– А как же радиация, облучение?

– Не спорю, к ней мы относились весьма легкомысленно… Да и, впрочем, мало что знали. Конечно, по мере возможностей предохранялись… Уже в те годы биологи и медики всеми проблемами радиационной защиты начали заниматься серьезно. Особенно после взрыва первой бомбы. Повторяю, ничего неожиданного при первом испытании не случилось – практически все было нам известно.

– Вы постоянно дублировали американцев на первом этапе?

– Нет, конечно. Пожалуй, лишь при первой бомбе. В последние годы появились статьи, где американцы пытаются представить, будто мы ничего не сделали сами, а все украли у них. Но недавно американские специалисты побывали у нас. Убедились, что работы идут на одном уровне, на равных. По первой бомбе мы использовали данные Фукса, это так. Но дальше мы шли своим путем, а что касается водородной бомбы, то Тамм и Сахаров сделали главное. У нас было два отдела. Одним руководил Сахаров, другим – Зельдович. Они работали вместе. Поэтому неверно приписывать все Андрею Дмитриевичу. Бесспорно, он – гениальный человек, но создание водородной бомбы – это и Сахаров, и Зельдович, и Трутнев… А американцы в конце 49-го – начале 50-го наделали много ошибок и не могли найти дальнейший путь…

– Вы были на испытаниях водородной бомбы?

– Конечно. На расстоянии 70 километров. На краю поселка находилось здание, а внизу будто амфитеатром были расположены скамьи. Там много военных, они учились, точнее – пытались понять, что такое бомба… Мы с Игорем Васильевичем наверху… Взрыв был в воздухе, бомбу сбрасывали с самолета. Ударная волна пришла через три минуты, она сорвала со всех военных фуражки. Потом они не могли их долго найти… После взрыва поехали мы на место, то есть под точку взрыва, увидели, как «вздулась» земля… Очень страшное это оружие, но оно было необходимо, чтобы сохранить мир на планете. Я убежден, что без ядерного сдерживания ход истории был бы иным, наверное, более агрессивным. По моему убеждению, ядерное оружие необходимо для стабилизации, оно способно предупредить большую войну, потому что в нынешнее время решиться на нее может только безумец. Пока современное ядерное оружие есть у нас, оно отвечает самым жестким требованиям. Но, тем не менее, я постоянно напоминаю о безопасности, о комплексе мер, которые должны ее обеспечивать. На мой взгляд, сегодня – это главная проблема. Остальное мы уже решили в прошлом…

– А что представляет из себя «современное ядерное оружие»?

– Это довольно тонкое и изящное, я бы сказал, сооружение. Все – и способ возбуждения детонации для получения сходящейся сферической волны, и способ размещения плутония, компоновка, – тут много тонкостей, остроумия. И этими конструкторскими деталями нельзя делиться ни с кем, потому что можно дойти до очень широкого распространения оружия.

С точки зрения «ведомства Берии», у Харитона грехов было вполне достаточно, чтобы быть до конца жизни в одном из лагерей ГУЛАГа. И дело не только в национальности – преследование евреев с присущим сталинизму размахом началось уже после того, как Харитон и многие его коллеги были прикрыты «атомным щитом», который они же и создавали. Нет, были у семьи Харитона «грехи» и значительней…

Отец в 1922 году был выслан из стран как «идеологически вредный элемент». Он обосновался в Риге. В 1940 году после вступления в Прибалтику советских войск был арестован и отправлен в лагерь, где и погиб.

Мать – актриса. Работала в Художественном театре. Уехала на гастроли в Германию и не вернулась.

Сестра оказалась на оккупированной фашистами территории, что в те времена было серьезным преступлением…

Да и сам Юлий Борисович выезжал в Англию, где работал у Резерфорда. При возвращении домой побывал в Берлине, а там, вероятнее всего, мог встречаться со своей матерью…