Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
Поежившись, я пошел в спальню. Там Митико крепко спала, положив теплую нежную ладонь на животик нашей дочки, поверх мягкой белой кофточки. Когда я увидел их двоих, безмятежно спящих, сердце мое успокоилось.
Это была очаровательная девочка рядом с самой обворожительной женщиной на свете. Да и родилась наша малышка быстро. В моей больнице, у врачей, которых я знал и которым доверял. И до больницы мы успели доехать вовремя. После операции больших осложнений не было. Девочка получилась здоровой. Когда друг вышел и сказал мне, я очень обрадовался. Все хорошо сложилось. Хотя… ждать ее нам пришлось целых
Двенадцать лет… такой упрямый ребенок! Но раньше она не захотела приходить, хотя мы давно уже ждали ее.
То есть, мы ждали ее около одиннадцати лет. Лет пять назад забеспокоились, начались обследования. Ничего заметного и серьезного врачи не обнаружили, но наш первенец так и не приходил.
Мы ждали ее бесконечно долго, изучили тьму патологий и как ухаживать за ребенком — мы хотели оградить нашего малыша или малышку от всевозможных бед и стать ей самыми лучшими родителями. Потом мы прошли сколько-то лечений.
Примерно год назад врачи сказали, что наша мечта, похоже, неосуществима. Просто… так почему-то сложилось именно у нас.
«Я бесполезна, прости!» — сказала в тот день Митико.
«Ничего, главное, что ты со мной» — сказал я ей тогда, заставив себя улыбнуться.
Мне уже приходилось улыбаться родственникам больных, когда есть еще какая-то надежда, но она уже вот-вот исчезнет. Улыбаться и говорить что-то обнадеживающее. Или отчаянно искать слов о том, что им еще есть о ком заботиться. Если есть. Улыбаться, пытаясь обнадежить тех, кто мне доверился. Хотя я мало кого из них разочаровал. С годами — намного реже. Но говорить такое и улыбаться с надеждой собственной жене…
«Ничего… — тихо сказала жена, прижимаясь ко мне, — Даже если я как женщина никому не смогла подарить жизнь, я не забуду, сколько жизней смог подарить мой супруг другим!»
«Тебя это утешит?» — внимательно заглянул ей в глаза.
«Да!» — пылко сказала моя главная женщина, судорожно сжимая мои рубашку и пиджак в хрупких пальцах.
Кажется, она тоже врала. Тоже не хотела показывать, как ее это все расстраивает.
С того дня мы перестали ждать.
Это было ужасно! Невыносимо! Я, будучи врачом, не мог помочь собственной жене! Хотя Митико права: зато я помог многим другим. Но… даже ей… почему даже ей?!
Надо было как-то жить дальше. Митико надо было как-то найти сил, чтобы снова мне улыбаться, будто ничего ужасного не произошло. А мне надо было получить новый запас сил и терпения, чтобы снова обнадеживающе улыбаться больным и родственникам моих пациентов.
Да и жизнь не заканчивалась с крушением надежд. Жизнь не закончилась даже с крушением большой и яркой мечты. Просто… она, жизнь, намного больше. И любая мечта, как бы глубоко она ни засела в сердце, как бы прочно не укоренилась в представлениях ближайшего и далекого будущего, как бы дорога душе она ни была — это только часть жизни, огромной, многогранной. Но у меня была еще работа — моя возможность приносить кому-то из людей радость и облегчение — и Митико, женщина, рядом с которой я снова стал улыбаться. Наши близкие — это тоже часть этой большой многогранной жизни. И мы не можем их всех разом потерять. То есть, можем, но о случаях войны, эпидемий и катастроф я думать не хочу. Просто… я что-то делаю. Я делаю, что могу. Я делаю все, что могу.
Сдавшись
А жена пошла учиться европейским классическим танцам. Хотя я только одно лишь выступление ее сумел посетить и то случайно так сложилось. Сам-то и учиться не начинал. Такой неумеха! Месяца два спустя, вернувшись домой, я обнаружил там жену, обнимавшую гитару. Ну да, гитара — это уже полегче. В те редкие выходные и малочисленные вечера, когда была не моя смена, и тяжелых пациентов каким-то чудом не обнаруживалось, я мог сидеть рядом с Митико, а она, забываясь, мне играть. Вскоре она уже начала играть красиво. И в нашу жизнь внезапно и не запланировано вошла новая красота — красота музыки. Я, кстати, понял еще один вид лекарства, которым можно отвлечь пациентов от грустных мыслей и тишины.
Жизнь как-то наладилась.
А полгода спустя Митико вдруг обнаружила, что беременна!
Упрямый ребенок! Мы ждали ее целых двенадцать лет!
Но она наконец-то пришла.
Я еще какое-то время любовался женой и дочерью. Потом, тихо улыбнувшись, покинул спальню и бесшумно затворил за собой дверь.
Вышел на кухню, потянулся за стеклянной банкой с кофейными зернами и замер. Сердце на миг перестало биться, а потом зарядило намного чаще. Почти как хлынувший дождь.
Снова непогода! Хотя в кругу семьи бури переносятся намного легче.
Тут огромная молния разорвала струи дождя, расколола мрак неба.
Я выронил банку, снова вспомнив тот день. Забыл собрать стекло и просыпавшиеся зерна. На плохо гнувшихся ногах подошел к окну. Коснулся ладонью стекла. Сейчас небо казалось ближе, настолько ближе, что я могу коснуться его рукой. Но холодные струи дождя больше не морозили тело. Но каждый ужасный росчерк молний будоражил душу и будил воспоминания.
Митико подошла внезапно, осторожно обняла меня со спины. Прижалась к плечу щекой.
— Как мы ее назовем? — тихо спросила она.
Сначала неожиданное рождение нашей негодяйки, чуть поспешившей, потом череда сложных пациентов и срочных операций… словом, как мне ни стыдно в этом признаваться, но об имени дочери я не сразу подумал. Но, впрочем, Митико этим вопросом отвлекла меня и от бури, что творилась снаружи, и от бури, что лютовала внутри.
— Мы назовем ее… — глухо произнес я, смотря на струи воды, стекавшие по стеклу, — Может… Юмэ?.. Как?..
Мне вспомнился тот миг, когда вчера жена обнимала малютку, а я стоял у двери и смотрел, не смея нарушать их нежное уединение и покой.