Моя Шамбала
Шрифт:
Так закончилась эта история, хотя генерал еще раз даст о себе знать, и в нашей семье помянут его добрым словом.
Глава 13
Нинка Козлиха. Цирк. Работа за контрамарки. Карманник. Цирковое представление.
К вечеру второго дня домашний арест с меня сняли, и я вышел на улицу.
Во дворе стучали
Пацаны сидели на пригорке у сараев, выходящих за-дами на улицу. На высоком крыльце Голощаповского подъ-езда и на табуретках, вынесенных из дома, расположились старухи и обсуждали житейские мелочи.
У Пахома правый глаз расплылся синяком. Ему всегда попадало "на всю катушку". А что недодавала мать, отсчи-тывал отец. Отец Пахома говорил: "Так-то оно надежней".
– А как же теперь документы?
– спросил я.
– Ничего, сходим, пусть шум утихнет, - пообещал Монгол.
– Ты записку, Мишка, не потеряй, - сказал Мотя-старший.
– Учи ученого!
– обиделся Монгол.
– Гляди, пацаны, - Каплунский показал глазами в сто-рону голощаповокого крыльца.
По улице плыла Нинка Козлиха. Она шла, покачивая бедрами, демонстративно не обращая внимания на старух, которые с раскрытыми ртами уставились на неё. Нинка бы-ла одета в просвечивающееся насквозь голубое с белыми цветами платье; под платьем прозрачная короткая комби-нация, а через комбинацию четко вырисовывались трусики, присборенные с боков, как шторы в окнах прокурора.
– Во бесстыжая, - смогла выговорить Кустиха. Сплюну-ла в сторону, перекрестилась и скороговоркой добавила, за-ведя глаза кверху:
– Прости меня, господи, грешную.
И сразу, будто всех прорвало:
– У неё и батька беспутный был.
– Известно, каков поп, таков и приход.
– А оно и мать не лучше.
– А меня озолоти, в жизнь бы в таком сраме не пошла, - доложила Кустиха.
– Ой, бабы, давеча, уж к ночи, я на двор вышла, слышу смех и два голоса, мужской и Нинкин. Ну, бабы, чего я только не наслушалась. Вот где срам-то.
– Ну, ну! И чего срам-то?
– заинтересовалась Туболиха. Кустиха поправила платок и зашепталась с бабками, те ка-чали головами, а глаза их горели лукавым огнем.
– Нинка! К офицеру пошла?
– крикнул Пахом и, зало-жив пальцы в рот, пронзительно свистнул.
Монгол смазал его по затылку.
– Ты чего?
– опешил Пахом.
– Ничего. Она тебя трогает?
– Влюбился что-ли?
– пробормотал как бы про себя Пахом.
– Чего?
– приподнялся на локтях Монгол.
– В лоб за-хотел? Я могу.
Пахом отодвинулся от Монгола. Нинка скрылась за углом.
– Во Козлиха дает!
– засмеялся Мотя-младший, когда
– Гляди, пацаны. Сенька бежит, - заметил Семена Письмана Пахом.
Семен действительно спешил изо всех сил. Черная дермантиновая сумка с синей заплаткой и перевязанными медной проволокой ручками тяжестью перекашивала его на одну сторону, и он припадал на правую ногу, будто она у него была короче.
– Что он кричит?
– опросил Монгол.
– Вроде "сыр" какой-то, - пожал плечами Мотя-старший. Не понять, пыхтит как паровоз.
– "Цирк", вроде "цирк", - разобрал Самуил.
– Цирк приехал, - выдохнул, наконец, подбежавший Семен, бросил сумку на траву и завалился рядом. Грудь его вздымалась и опускалась с ритмом бешено работающего насоса.
– Брешешь!
Мы разом сели.
– Ты говори толком, рыло, - строго сказал Пахом.
– Где цирк?
– Мать послала за солью, - переведя дыхание, стал рас-сказывать Семен.
– А на пустыре у моста машины, лошади и клетки со львами. А рабочие вбивают в землю колья.
– Бежим, - вскочил Монгол. И мы побежали в сторону Московской.
– А я? Я только сумку отнесу, - взмолился Семен.
– Я ж вам про цирк сказал.
Но мы его не слышали. Мы на всех парах неслись к площади.
На месте разрушенного здания у моста и выровненной бульдозером площадке, как раз напротив Покровской церкви, царило оживление. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на оживший пустырь. Пацаны, надежно заняв все свободные позиции, жадно следили за события-ми, которые разворачивались на площадке.
Заливисто лаями собаки, скрытые вагончиками, раз-давался львиный рык, и недовольно фыркали лошади.
Четверо рабочих натягивали брезент купола. Усатый пожилой дядька, видно старший, покрикивал на рабочих, те что-то сердито отвечали. Работа продвигалась с трудом.
– Ребята!
– донеслось до нас.
– Ребята! Бесплатно в цирк хотите? Усатый обращался к нам. Мы ринулись к не-му.
– Будете помогать. Послезавтра представление.
Помогать хотели все, но усатый отобрал самых стар-ших, в том числе и крутившихся здесь хориков. За младших стал просить Мотя и Монгол.
– Дядь, вы не смотрите, что они маленькие, они, зато, проворные. Носить будут чего-нибудь. Вон досок сколько.
– Это скамейки, - заметил усатый начальник, - и, по-думав, решил:
– Ладно, валяйте все. Только, чур, не бить баклуши.
Работали дотемна. Семен с Мотей-младшим и Армен Григорян быстро устали и только путались под ногами, ме-шая старшим. Монгол отправил их домой. Мотя-младший стал хныкать, но брат показал ему кулак и наказал:
– Скажи там, что мы работаем и что нас за это в цирк пустят.