Моя Шамбала

Анишкин Валерий Георгиевич

– Вовец, дело есть!
– сказал Мотя-старший.

– Сейчас, я только окунусь!

Я на ходу скинул майку и феску, сбросил свои видавшие виды сандалии и с размаху врезался в теплую ласковую воду.

– Ну, так значит что? В лес мы пойдем?
– сказал Мотя, когда я вылез из речки.

– Тебе мало досталось?
– лениво усмехнулся Монгол.
– Вон у Пахома еще фингал не сошел, а ты на всю задницу не садишься, все боком норовишь.

– Будто тебе не досталось?
– обиделся Мотя.

– Мне не досталось. Раз только мать по кумполу съез-дила шваброй.

Да она до моей морды не дотянется!
– до-вольно засмеялся Монгол.

Монгол был и правда длинный. И нескладный. От сво-его роста он сутулился и ходил плечами вперед, смешно размахивая руками.

– И чем копать? Теперь лопату не пронесешь, увидят. Да и не найдем мы сами ничего, - поставил точку Монгол.
– Всю землянку, что ли, перекапывать? А, может быть, там вообще никаких документов нет.

– А с запиской что?
– Каплунского, конечно, больше всего волновала записка - ведь это он ее нашел.

– Я думаю, что записку с патроном надо отнести в краеведческий музей или сообщить в военкомат, - предло-жил Самуил.
– А, может быть, музей сам свяжется с воен-коматом. Если их это заинтересует, мы покажем место.

– Молоток, Самуил, - похвалил Монгол.

– Кому нужна одна записка?
– я уже успел обсохнуть и лежал со всеми на песке, лениво щурясь на солнце.
– Лучше будет, если мы принесем вместе с запиской документы.

– Ты знаешь, где искать?
– живо повернулся ко мне Монгол.

– Я знаю, что найду!
– уклончиво ответил я. По-крайней мере, я знал, что они реально существуют...

В лес мы шли втроем: Мишка Монгол, Мотя-старший и я. На этот раз до леса мы дошли быстро. Мы не отвлека-лись, не глазели по сторонам и не дурачились. Помня урок нашего первого похода, мы решили вернуться назад до обе-да. Дома мы сказали, что идем на речку, а ребят предупре-дили: если что, после речки мы пошли на пустырь играть с хориками в футбол.

Землянку мы нашли без труда, и только здесь сели от-дохнуть и в один присест съели хлеб, который прихватили из дома, посыпав его солью и потерев корочку чесноком,

– Ну, давай, Вовец, колдуй, - сказал Мотя.

Мне не нравилось, когда пацаны говорили "колдуй", но я не обижался, потому что говорилось это без всякого умысла.

Я уверен был, что у меня получится. Сон дал необхо-димый толчок, хотя я всегда чувствовал, когда смогу "ви-деть". Я прошел по траншее и остановился у полуобвалив-шейся землянки. Теперь я уже не управлял собой. Я подчи-нялся какой-то другой силе, и мои действия похожи были на действия лунатика. Я спустился в землянку, пролезая под обвалившимися бревнами, и присел на дощатый лежак, сдвинув рукой еще не сгнившее тряпье. В ушах появился легкий звон, и землянка колыхнулась. Воздух завибриро-вал, как в жаркий день над асфальтом, и заколебались не-ясные тени... И все разом исчезло.

Я взял гильзу от противотанкового патрона, подержал ее, бросил и снова сел. И вдруг звон в ушах до боли сдавил мои перепонки, заставляя согнуться. Звон так же внезапно пропал, как и появился, и я увидел окоп, двух солдат: один припал к пулемету, другой стрелял из винтовки. Голова то-го, который стрелял из винтовки,

была кое-как перевязана белой тряпицей, очевидно оторванной от рубахи полосой, потому что стоял он у бруствера полуголый, а разорванная нижняя рубаха и гимнастерка валялись рядом. Повязка пропиталась кровью и смешалась с пылью, образуя засо-хшую грязную корку. Вот раненый оставил ружьё, поднял гимнастерку, достал маленькую записную книжку, вырвал листок, сложил его пополам и стал писать что-то огрызком карандаша, часто поднося его ко рту. Потом свернул клочок бумаги в несколько раз, засунул в пустую гильзу и заткнул пулей, выбитой из целого патрона.

Вся картина виделась мне как замедленное кино. Что-то я видел четко, что-то еле различимо, но картина не исче-зала, и я знал, что только моя воля теперь может остано-вить её.

Раненый что-то беззвучно сказал товарищу, и тот вы-нул из кармана белую картонку, свернутую пополам, на-верно, документ, и отдал раненому. Потом снова взялся за пулемет. Раненый достал из своей гимнастерки точно такую же книжицу, завернул в остатки нижней рубахи, спустился в землянку, огляделся и стал копать саперной лопаткой землю у стенки возле лежака; положил сверток в образо-вавшуюся ямку, засыпал землей, разровнял и притоптал ногами.

Снова в ушах появился звон, невыносимый, доводя-щий до исступления. Я зажал уши и через секунду с облег-чением почувствовал, что сижу в полной тишине в землян-ке. Я замерз, и по рукам бегали мурашки гусиной кожи.

– Пацаны!
– крикну я из землянки.
– Спускайтесь сюда кто-нибудь. Спустился Монгол. Я показал ему, где копать, и мы вместе стали разгребать гильзами и руками землю. Сердце мое радостно забилось, когда появилась грязная от земли обветшалая тряпица, и мы вытащили сверток.

– Есть!
– заорал Монгол.
– Молоток, Вовец... Огольцы, нашли! Наверху мы развернули тряпку и бережно взяли в руки две тоненькие, из двух плотных листов книжечки.

К обеду мы были дома.

Глава 15

Голубятница Раечка. Катины заботы. Мария Семеновна. Драка с плачевным результатом. Монгол. Немой Бэк. Музей.

Солнце еще только тронуло крыши домов и верхушки деревьев, и еще зыбкая прохлада исходила от земли, и тра-ва поблескивала утренней росой, а мы уже сидели на голо-щаповском крыльце, будто никуда не уходили с вечера.

Раечка, семидесятилетняя шустрая старуха с утра го-няла голубей. Голуби невысоко вспархивали над голубят-ней и снова пытались сесть на конек крыши, но Раечка рез-ким пронзительным свистом и шестом, к концу которого была привязана тряпка, поднимала их в воздух, не давая сесть, и краснопегие, чиграши, почтари, турманы, бабоч-ные, наконец, взвились стаей и ушли в сторону, набирая высоту.

Раечка держала голубей всю жизнь, и ее знали все приличные голубятники города. Ее шикарная голубятня, обитая железом, стояла на четырех высоченных металличе-ских столбах и была видна всей улице.