Моя Шамбала
Шрифт:
– Сейчас я ему "покажу фокусы!
– шепнул я Пахому.
– А можно мне?
– я встал и пошел к столу.
Фокусник с недоумением посмотрел на меня, пожал плечами и сказал:
– Розалия Прокоповна, налейте молодому человеку молока.
Ассистентка налила стакан молока и с улыбкой протя-нула мне. Но, к всеобщему удивлению, стакан взял фокус-ник и выпил содержимое стакана до дна. Розалия Проко-повна открыла рот, чтобы сказать что-то, но снова закрыла, так ничего и не сказав. Глаза ее расширились, еще немного и полезли бы на лоб.
–
– спросил я.
– Н-не знаю, я ничего не знаю.
Розалия Прокоповна была близка к истерике.
– У него нет денег, - сказал я, поворачиваясь к паца-нам.
– Качай, - орали восторженные зрители. Я согнул без-ропотно подчинившегося мне фокусника и стал качать его руку. Молоко фонтаном полилось на пол. Розалия Проко-повна лишилась дара речи и стояла беломраморной стату-ей, опираясь рукой на край стола, чтобы не упасть.
Я выпрямил фокусника, провел рукой перед его гла-зами и сел на место. Фокусник не понял, что произошло. Он недоуменно смотрел, как его ассистентка Розалия Проко-повна, которая, наконец, заговорила, заталкивает реквизит в чемоданы и все время повторяет:
– Родик, быстрей! Родик, идем быстрей!
– Молодец, Вовец!
– кто-то сзади легко стукнул меня ладонью по плечу...
– Зря ты это, Вовец! Только разговоры лишние пойдут. Тебе это нужно? Сам говоришь, что отец не разрешает тебе показывать всякие трюки на людях!
– выговаривали мне Пахом и Женька Третьяков!
– Да поганый мужик этот фокусник. Мне за Семена обидно стало,- оправдывался я, понимая, что не нужно бы-ло этого делать, и жалел, что не сдержался.
Глава 17
Дома после школы. У Каплунского. Набивалочки. Спор. Рассказ про Кума и Ореха. Кто они? Шпана?
Мать жаловалась отцу:
– Все руки сбила кирпичом. Когда хоть это кончится?
Каждая домохозяйка должна была отработать по три-дцать часов на расчистке города, и мать раз в неделю ходи-ла расчищать завалы разрушенных домов.
– А вам разве рукавиц не дают?
– удивился отец. Он приехал на обед и мыл руки перед умывальником, а мать стояла с полотенцем рядом.
– Дают, да не всем хватает.
Мать бросила работу в парикмахерской по настоянию отца, после того как его назначили директором Хладоком-бината, и по вечерам бегала на курсы кройки и шитья. У нее была швейная машинка "Зингер", приданое, которое она умудрилась сохранить, тащила с собой в эвакуацию, а потом привезла назад. Дядя Коля, отцов брат, приделал к машин-ке маленький моторчик и сделал ее электрической, чему мать радовалась как ребенок.
Бабушка Василина сидела в своей келье и плела круг-лый коврик из разноцветных лоскутов ситца, порезанных на полосы и связанных в бесконечную ленту, намотанную на клубок, похожий на футбольный мячик.
– Пришел, ангел божий!
–
– Некогда, баб!
– я вырвался из ее добрых рук и пошел на кухню, где мать накрывала отцу на стол. Женщины с ним никогда не садились. Они старались поесть до его при-хода и мать кормила его отдельно по старой домостроев-ской традиции.
– Вов, садись со мной!
– позвал отец.
– Да он уже пообедал, - ответила за меня мать.
– Как в школе?
– скорее по привычке спросил отец.
– Хорошо! Вечером расскажу!
– отмахнулся я и выско-чил за двери. Мы теперь собирались у Каплунского, где иг-рали в набивалочки и вели свои ребячьи разговоры. На улице становилось все холоднее. Уже мороз пощипывал уши, а без варежек мерзли руки. Снег падал, но не ложился и за день успевал растаять, оставляя слякоть, которая про-тивно хлюпала под ногами.
С нами не было только Мишки Монгола и Витьки Мо-ти. Мы их видели редко. Зато вся остальная компания в полном сборе разместилась на табуретках и кроватях, ожи-дая своей очереди бить внутренней частью стопы по кусоч-ку свинца, прикрепленного к кожице кроличьего или ци-гейкового меха, чтобы он планировал насколько это воз-можно.
Пацаны тоскливо смотрели, как Пахом подкидывает набивалку, и она летит выше головы и точно опускается на ногу Пахома, и, кажется, что конца и края этому размерен-ному полету не будет. А Пахом, словно издеваясь над нами, то замедлял, что ускорял темп, и набивалка летела к само-му потолку или едва отрывалась от ноги. Наши глаза друж-но поднимались и опускались вслед за набивалкой, а лица оставались серьезными, будто мы решали проблему мирно-го сосуществования двух систем.
– Пахом, не упернись, - ехидно оказал Каплунский.
– Бессовестный! Маме скажу!
– тут же раздался оби-женный голос Лизки.
– Пахом, играй как надо! Что ты бьешь ее до потолка? Это не по правилам, - попытался придраться к Пахому Са-муил.
– Как хочу, так и бью, - огрызнулся Пахом.
– Когда ты набивал, тебе никто ничего не говорил.
– Конечно, так ты отдыхаешь! Это каждый набьет, сколько хочешь!
Пахом молча продолжал набивать. Пацаны уже на-считали девяносто шесть, когда Пахом перебросил наби-валку с правой ноги на левую, чтобы подкинуть её внешней частью стопы, но набивалка скользнула по пятке и улетела в сторону.
– Кто следующий?
– спросил Мухомеджан.
– Ты, Каплун?
– Нет, я!
– Самуил вышел на пятачок. Расправил белый мех на своей шикарной набивалке и, два раза поймав ее ру-кой, что считалось по правилам, вошел в ритм, и его нога, как маятник задвигалась вверх-вниз навстречу плавноопус-кающейся набивалке.
Больше Пахома никто набить не мог, и вскоре игра как-то сама собой потухла. Когда очередь снова дошла до Пахома, он зевнул, потянулся и сказал:
– Больше неохота. Да и набивалку плохо видно.